В записках хирурга - книге нашей землячки Прасковьи Николаевны Мошенцевой “Тайны Кремлевской больницы” есть глава “Волки - звери, люди - волки”, которую хочу привести почти без сокращений, поскольку она будет интересна не только жителям Паревки, но и района. В этой главе Прасковья Николаевна рассказывает о первых послевоенных днях и месяцах. Об этом периоде нынешнему поколению практически ничего неизвестно. Почему-то предполагалось: раз война кончилась, значит вместе с ней ушло и все страшное, теперь люди должны жить да радоваться. Однако мирная жизнь налаживалась с большим трудом, зияли раны, нанесенные войной. Разруха народного хозяйства, пожалуй, была менее страшна, чем та, что царила в душах и головах многих людей. Выживали в этих непростых условиях как умели каждый по-своему. Кто - честным и тяжелым трудом, а кто и разбоем. Об этой негативной стороне послевоенной жизни говорить было не принято. Прасковья Николаевна не побоялась коснуться этой темы, в этой главе как раз и рассказывает о том, с чем столкнулись люди в сельской глубинке в те годы.
В ПЕРВЫЕ месяцы после окончания войны в Москве было голодно. В августе 1945 года мы решили отправить детей на мою родину в Паревку. Там жила моя тетка. Отправили всех троих: мою дочь Милу и племянников - Аллу и Сашу. Но уже в конце сентября я получила телеграмму: “Срочно выезжай. Дети тяжело больны”. Отпросилась у начальника эвакогоспиталя и выехала из Москвы. На руках у меня был военный билет, литер на три дня и маленький саквояж. За три дня обернуться было трудно, но начальство было неумолимо и возвратиться обязана была вовремя. Госпиталь был переполнен ранеными, а в моем отделении лежали самые тяжелые.
Билет на Тамбов удалось получить почти без затруднений. Вагоны были забиты военными, в основном демобилизованными и возвращавшимися из госпиталей. Пришлось дремать практически стоя и изредка сидя. До Тамбова добралась тем не менее почти без задержки. Мне посчастливилось тут же пересесть в состав, следующий до Инжавина. Здесь вагоны были полупустые, ехали в основном женщины с мешочками и корзинами. Разместившись на сидении, стала думать о детях: как они и что с ними. И не заметила, как усталость меня сморила, и я впала в полудремотное состояние. А когда приоткрыла глаза, увидела, что сидящие в вагоне женщины как-то странно меня разглядывают. Подумала: может, потому, что одета была в полувоенную форму. На мне были плащ-палатка, шапка и сапоги.
Мало-помалу сидящие рядом женщины завели разговор: кто я, откуда, куда еду? И предупредили: обстановка в этих местах, где проходит поезд, очень неспокойная - орудуют банды. Рассказали о случаях, когда поезда не могли вместить всех возвращавшихся с фронта демобилизованных солдат и офицеров, некоторые смельчаки со своими пожитками залезали на крыши вагонов. Для них ведь все страшное уже было позади. Радовались жизни и пренебрегали таящейся опасностью, которая могла подстерегать любого в мирное время. А в тех местах, где железнодорожный путь пролегал через лес, как поведали женщины, бесчинствовали бандиты. Они натягивали металлические тросы как раз на уровне крыш вагонов и прикрепляли их к могучим деревьям. Когда шел поезд, те, кто в это время сидел на крышах, сбрасывались с них тросами. Кто-то падал и попадал под колеса состава, кто-то - рядом. Бандиты набрасывались и отбирали у людей их чемоданы, вещмешки, стаскивали одежду и скрывались в лесу. Тех, кто сопротивлялся, убивали.
ТРУДНО было поверить в правдоподобность этих рассказов, но тревога в моей душе поселилась. Знала лишь одно - надо добраться до места как можно скорее. До Инжавина доехали благополучно. Теперь - в Паревку. Но как? Поезд приходил на станцию в Инжавино почти ночью.
В Паревке я не была 12 лет, но помнила, что расстояние до села 20 километров. Для меня это и расстоянием в свое время не было, так, пустяки. В юные годы могла за светлое время суток пройти от Паревки до Кирсанова и обратно. Запросто махануть 60 километров. Но теперь была осень, на дворе темно. Моросил дождь, под ногами чавкала осенняя грязь, и они разъезжались в разные стороны.
Самым разумным было бы переночевать где-нибудь в Инжавине, а раненько утром отправиться в путь. Постучалась в один из окраинных домов, чтобы попроситься на ночлег. Дверь открыла пожилая женщина с недобрым, поникшим лицом. Осмотрела меня с ног до головы и тут же стала закрывать дверь, что-то бурча под нос. Постучалась в другой дом. Вышел старый мужчина. Рассказала ему о своей беде и спросила, не разрешит ли остаться до утра, а за ночлег я заплачу.
- Что ты, касатка! Никак нельзя здесь тебе оставаться ночевать. Щас вот-вот бандиты нагрянут. Они каждую ночь тут бывают, пьянствуют и грабят. Женщин насилуют, а кто сопротивляется, убивают. Узнают, что ты из Москвы, уж и не знаю, что с тобой будет. И мне не сдобровать.
И посоветовал прямо сейчас идти в Паревку. Сказал, что это менее опасно и показал дорогу.
- Держись телеграфных столбов, тогда с пути не собьешься, - дал наказ и скрылся.
Не знаю, была ли в его словах правда насчет бандитов, но делать было нечего, пришлось идти дальше. Стояла темная, непроглядная ночь. Не видно ни неба, ни земли. Не видно было и телеграфных столбов - хоть какого-то ориентира. Пока шла по твердому грунту, ноги меня еще как-то держали. Но как только теряла его, тут же начинала скользить и падать. Вставала, искала глазами телеграфный столб и снова шла. Не знала, сколько километров отшагала, и в том ли направлении двигалась. Но когда покатилась куда-то вниз под гору, мелькнула успокоительная мысль, что я на правильном пути. Вспомнила - в детстве, когда мы ездили с дедушкой в Инжавино, на пути всегда встречался овражек, к которому вплотную подходил лес. От этого оврага до Паревки было 4-5 километров. Я воспрянула духом.
И вдруг в кромешной тьме наткнулась на какое-то живое существо, которое отскочило от меня с возгласом: “Кто здесь?”
Голос был детский. С трудом различила в темноте подростка лет 13-14. От него узнала, что идет он ночью не просто так, а чтобы доставить почту. Сообщил, что бандиты хозяйничают во всем районе, перерезали телефонные провода и контролируют дороги. Ни одного взрослого просто так не пропустят. А на подростков внимания не обращают. Вот этих ребятишек и используют теперь для доставки почты, поддержания хоть какой-то связи.
Парнишка помог мне выбраться из оврага и сказал, что до Паревки совсем недалеко.
Дальше я шла уверено. Но вдруг справа от дороги увидела маленький огонек, который то появлялся, то пропадал. Посмотрела влево и увидела такой же огонек, и даже не один, а два. Когда я останавливалась, останавливались и огоньки, шла дальше - двигались и они. Опять вспомнилось детство, рассказы про волков.
Да, это были они. В то время их в этих краях развелось множество, ведь отстреливать во время войны было некому, все мужчины - на фронте. Тут же вспомнилась поговорка про тамбовского волка. Но в эту пору они были не опасны, сыты и не нападали на человека. А вдали появился уже настоящий огонек - то была деревня. Волки исчезли так же внезапно, как и появились.
Я пошагала дальше и добралась наконец до первой избушки. На мой стук никто не ответил. Я потихоньку потянула на себя дверь, она очень легко распахнулась. Переступив порог, увидела женщину, которая, согнувшись, что-то вынимала из печки. Она медленно распрямилась и так же неспеша посмотрела в мою сторону.
- Простите, не знаете ли вы Дашковых? - спросила я и добавила: - Они всегда жили в центре села, там, где школа и церковь. Сейчас ночь, боюсь сбиться в пути, не подскажете, как лучше добраться?
Женщина молча рассматривала меня, потом спросила, кто я и откуда. Покачала головой и сказала:
- Туда сейчас не дойдешь.
- Почему? - удивилась я.
- Не знаешь? На этом пути много колодцев, срубы которых за время войны сгнили, остались только глубокие ямы, из которых с трудом достаем воду. Все они стоят край дороги. В такую темень и провалиться недолго. Ночью у нас здесь никто не ходит.
На печке в это время кто-то завозился и засопел. Высунулась голова мальчика лет двенадцати. Я немного повеселела. Вспомнила, как мы, деревенские дети, в свое время, могли чуть ли не с закрытыми глазами найти все, что нужно.
- Может быть, мальчик проводит меня? - спросила с надеждой женщину.
- У него нет обувки и это мой единственный кормилец - не пущу. Она медленно повернулась к горящей лампаде и сказала:
- Вот видишь, лежит. Пришел с войны и умер.
Тут я в полумраке разглядела лежащего на лавке мертвого человека. Только теперь сообразила, почему из всех домов нашего большого села светился этот один-единственный огонек. Это был свет лампады над покойником.
Вдруг я увидела ужасающую нищету этого дома, сироту-мальчика, тусклые безжизненные глаза еще молодой хозяйки. Невольно потянулась к саквояжу, вытащила оттуда последнюю горсть кускового сахара, которым снабдили меня в дорогу раненые. Положила на стол, повернулась и вышла из дома. Встала под крышу, решив здесь укрыться от дождя и дождаться рассвета. От увиденного и пережитого меня охватила неудержимая дрожь. К тому же, я промокла до нитки, в сапогах хлюпала вода.
Прошло несколько минут. Вдруг дверь распахнулась, и мальчик крикнул в темноту:
- Тетенька, подожди…
Он попросил меня держаться за подол его рубахи, которая была с чужого плеча и все время съезжала, и молча повел меня, шлепая по грязи босыми ногами и постоянно шмыгая носом. Мы шли в полной темноте по каким-то скользким извилистым дорогам. Наконец мой проводник произнес:
- Вот этот дом.
Это были единственные слова, которые он произнес за весь путь.
… Радости моей не было конца. Вот он - теткин дом, где мама и дети. Не успела постучаться, как услышала шорох. Дверь отворилась. Мама узнала мой голос и заплакала. Зажгли керосиновую лампу. На меня было страшно смотреть: вся в грязи, насквозь промокшая. Я немедленно сняла мокрую одежду, тетя Настя вытащила из печки большой чугун с теплой водой и отмыла меня. Проснулись дети. Мила и Алла уже поправлялись, а Сашенька весь горел, у него была скарлатина.
На следующий день проснулись засветло и стали обсуждать, как будем везти больных детей. Мама ушла в сельсовет хлопотать о телеге, лошади и проводнике, а мы стали собираться в дорогу. Все решилось наилучшим образом - нам оказали помощь. Мы погрузили больных детей на телегу и отправились в путь. Взрослые шли пешком, даже извозчик, несмотря на то, что был одноногим инвалидом. Лошадь телегу еле тянула, по пути то соскакивали колеса, то обрывалась сбруя. Мы теряли драгоценные минуты…
Наконец добрались до Инжавина, купили билеты на Москву, которые в Тамбове предстояло только закомпостировать. Но именно это оказалось самым сложным делом. Оставив маму с детьми и вещами на перроне, я стрелой помчалась в кассу компостировать билеты. Войдя в здание вокзала, увидела море людей: стоящих, сидящих и лежащих. Через них приходилось переступать и перепрыгивать. Но закомпостировать билеты сразу не удалось: поезда шли переполненными, и люди ждали своей очереди целыми неделями…
***
