В бытность свою журналистом приходилось писать много и о многом. Но вот в роли литературного критика не выступал. И это мой первый блин. Читатель, пожелай мне, чтоб он не был комом.
Проза новой России
Есть в районной библиотеке четырёхтомник издательства “Вагриус” под общим названием “Проза новой России”. Естественно, заголовок заинтриговал, и я с интересом прочитал все четыре книги. В них представлено 59 авторов, кто одной повестью или рассказом, а кто 2-3 более короткими. Конечно, малые жанры не дают полного представления о творчестве того или иного писателя, но кое-какие тенденции проследить можно.
Некоторые фамилии были на слуху и ранее. Например, А. Солженицын с его патологической неприязнью ко всему советскому, Э. Радзинский с его историческими экскурсами и изысками, В. Токарева с филигранной психологической достоверностью поступков своих героев, В. Распутин с грустью об уходящей деревне. И среди более поздних авторов многие были нам известны. Как, например, В. Пелевин, Л. Петрушевская, В. Сорокин и другие. Возрастной ценз тоже разный, но нельзя сказать, что в четырёхтомнике много молодых авторов. И национальная палитра тоже представлена – это и русские, и украинцы, и белорусы, и евреи. Кстати, о последних. Они пишут не только о своих соплеменниках, но и о нас грешных. И делают это талантливо (А. Эппель “Одинокая душа Семён”).
Именно масштабом таланта автора и измеряется глубина погружения в действительность и психологию, мотивы поступков описываемых героев рассказов и повестей. И с этой точки зрения абсолютное большинство авторов мне понравилось. Хотя есть и такие сюжеты и рассказы, которые не задевают душу. Я их назвал рассказы ни о чём (А. Уткин “Пасторалька”, “Соседняя страна”, В. Попов “Сны на верхней полке”, И. Клех “Псы Полесья”).
За внешнейформой
Издатели хотели познакомить читателя не только с новыми именами, но, прежде всего, с новыми героями или антигероями произведений. Что такое новая Россия, каковы её люди, их нравы, думы, взгляды на жизнь – из ответов на эти вопросы, их объективности и складывается впечатление о прочитанном, о самом авторе. Эта задача оказалась посложней. На мой взгляд, с ней справились успешно. Некоторые авторы пытались за внешней формой скрыть несостоявшийся анализ действительности. Так, есть рассказы, где монологи без единого абзаца занимают до 4 страниц текста. Забываешь, о чём шла речь вначале, пока доберешься до конца. Некоторые авторы наоборот, используют короткую рубленую фразу и располагают её одну под другой. Получается почти как стихи. Но такими приёмами опытного читателя не завлечёшь и не обманешь. Ему, как говорил один поэт, “надо дойти до самой сути”. И уж совсем не к лицу некоторым маститым такие словесные выверты, как матерщина. Этим грешат даже номинанты на Букеровскую премию, например, В. Сорокин. В его повести “Лошадиный суп” на 45 страницах текста более 10 раз идёт открытым текстом, без сокращений и отточий, мат. Думается, что исключив его, автор ничего бы не потерял, так как фабула и слог хорошие и держат читателя в напряжении.
А герои кто?
Но самое главное, к каким образам, героям обращаются авторы? Да, слом советской системы отразился не только на стиле повествования, но и на выборе прообразов. Всё больше внимания они уделяют людям с улицы, бомжам, падшим женщинам, пропойцам, зекам, то есть тем, кого теперь называют отбросами общества. Но при более внимательном прочтении оказывается, что им не менее присущи высокие чувства любви и сострадания (А. Геласинов “Жанна”), жертвенности, верности, долгу, избранной профессии (О. Павлов “Конец века”, А. Хургин “Какая-то ерунда” и др.).
К сожалению, во многих рассказах и повестях, написанных живо, талантливо не ставится вопрос об ответственности героя за происходящие события. Положительный герой соцреализма предполагал его активную жизненную позицию. Сейчас и сама жизнь в её нынешнем виде не даёт таких примеров. Рыночные отношения в новой России разрушают мораль, личность деградирует. Безудержное восхваление потребления вещей и материальных ценностей в 90-е и последующие годы привело к тому, что началось значительное расслоение общества. И это не осталось незамеченным новыми и старыми (условно) писателями.
Вот, например, В. Распутин в рассказе “Новая профессия” правдиво говорит о том, как Алёша, кандидат наук, в результате развала института оказывается без работы, без жены, без квартиры. А подрабатывает тем, что на свадьбах у богатеньких произносит страстные монологи о любви молодожёнов, которые, не исключено, женятся совсем без оной. Делает он это так возвышенно и чувственно, что у некоторых выступают слёзы на глазах. И тем прославился. Но сам он находит источник вдохновения в сибирской природе, с ней общается как с невестой, там и жив. Подобных примеров в четырёхтомнике много. Но ни Алёша, ни многие другие герои произведений, к сожалению, не делают попыток как-то изменить существующую обстановку, плывут по течению.
Но не все. И это радует тоже. Вот четвероклассник Яша по прозвищу Фетисыч (Б. Екимов “Фетисыч”) за свою основательность. Когда умерла учительница начальных классов, он остался за неё и учил тех, кто ещё моложе, тому, что уже успел выучить сам. В отличие от взрослых, живущих в маленькой деревушке как-то опущено, он понимает, что если закроют школу, то пьянчуги растащат её по брёвнышку. И он в ожидании нового учителя остаётся здесь и за учителя, и за ученика, хотя мог уехать к родным в соседнее село и там ходить в большую школу.
Такой же жизненной позиции придерживается и сибирский охотник Попов из рассказа М. Тарковского “Стройка бани”. В нём он даже не имеет имени (я не нашёл), Иваныч да Иваныч. Он уж в летах, но всё что-то пытается улучшить, переделать, чтоб дольше служило людям. Вот и новую баню решил построить. Но он один. Непутёвый сын уехал куда-то на Север, жена умерла. Одиночество скрашивает любимое занятие (охота) и работа, общение с природой. После первой баньки с парилкой он, умиротворённый, отдыхает и как-то невольно подводит итог прожитому, прощает сына, сам себе выставляя оценку. Не зря коптил белый свет. М. Тарковский как бы говорит нам, что быть человеком гораздо труднее, чем просто профессионалом, охотником, артистом и так далее.
И не зря, наверное, мальчик из рассказа Ф. Искандера “Мальчик и война” задаётся тем же вопросом: со временем человечество становится добрее или нет, нравственней или нет? Эти же проблемы волнуют и Г. Щербакову в её рассказе “Кровать Молотова”. Признаюсь, мне такие произведения нравятся больше. Хотя я не лишаю (а как смогу?) права на жизнь и другие.
Дождёмся ли своего Шолохова?
Есть в четырёхтомнике ряд странных историй о странных людях. Иногда у них нет не только фамилий, но даже имён, они проходят как явления, как события (Ю. Петкевич “Чёртик”, “Остаться в семёрках”, “Школьник”). Есть рассказы-мистификации, они встречаются у В. Пелевина, Н. Садур, Л. Петрушевской.
Моё заключение обо всём прочитанном следующее. Не все из 59 авторов останутся со мной надолго. Кое-кто уже забыт. Но новые имена на литературном горизонте России всё-таки появились. Некоторые отметились и до, и после выпущенного издания крупными повестями и романами. Но переломный, переходный (к чему?) период в истории России ещё не нашёл своего Шолохова, это очевидно. Будем ждать.
.
