Один день в блокадном Ленинграде

В истории Великой Отечественной войны Ленинград занимает особое, только ему присущее место. Причина тому, помимо военных действий, полная блокада города с неизмеримой трагедией армии, оборонявшей город, и населения, испытавшего на себе голод, холод, бомбежки и обстрелы. Блокада продолжалась с 8 сентября 1941 года по 27 декабря 1944 года, то есть 900 дней и ночей. Самый тяжелый, трагический период тянулся с 8 сентября 1941 года по январь 1942-го. В декабре, когда на Ладожском озере образовался крепкий лед, была проложена автомобильная трасса «Дорога жизни», которая значительно улучшила положение населения, из города по ней эвакуировали больных, детей и стариков. В январе (с 12-го по 23-е) в результате военной операции южнее Ладожского озера был пробит коридор в 17 километров, по нему проложили рельсы, и с этого момента в город пошли эшелоны и машины с продовольствием и боеприпасами. Мне в это время пришлось учиться в Ленинградским медицинском институте и самому пережить самые тяжелые дни блокады. В этой публикации расскажу только об одном дне той неописуемой военной трагедии, чтобы читатели "Согласия" отчетливо представили то, что нам пришлось пережить.

Итак, середина декабря 1941 года, Ленинград. По своей красоте этот город не уступал европейским столицам, его еще называли «Северная Пальмира». Но той зимой он выглядел как призрак. Дома, улицы, дворы были завалены снегом, в некоторых зданиях в результате бомбежки и обстрелов оказались выбиты окна. Улицы мертвы, на них не было людей, даже на когда-то оживленном Невском проспекте. Только серые фасады домов, кругом снег и кое-где - брошенные троллейбусы...

Рано утром из промерзших квартир медленно выходят истощенные голодом люди и спешат в булочные, чтобы получить: рабочему - 250 граммов хлеба, остальным - 125 граммов, и более ничего. Многие, изголодавшись, этот небольшой кусочек хлеба, состоящий только на 50% из муки, съедают тут же, в булочной. Эти люди больны элементарной дистрофией, попросту их называли дистрофики. Своеобразными были отношения между продавцом и покупателем. Отпускаемый хлеб взвешивался на весах, имеющих две тарелки, на одну ставили гирю, на другую клали хлеб. Перед тем, как отдать продавцу свою продовольственную карточку, покупатель удостоверялся в том, что весы были исправны. После того, как на них клали хлеб и гирю, выверялось время, во время которого весы должны показать точный вес. Если хлеб не достигал нужного веса даже в маленьких, с ноготок, кусочках, то они добавлялись. Однажды мне пришлось быть свидетелем вот такой сцены. Женщина-дистрофик получила хлеб на семью с несколькими добавками и, держа все это богатство двумя руками, выходила из булочной. В это время из-за угла выскочил мальчик лет 10-11, схватил эти добавки, лежавшие поверх главной массы хлеба, и тут же отправил их в рот. Женщина стала кричать: «Помогите!». Окружающие задержали мальчика и подвели его к этой женщине. Она заставила мальчика открыть рот и пальцем выгребла изо рта его еще не проглоченные остатки хлеба...

К Неве и ее притокам, где были сделаны во льду проруби, подходили люди с различными емкостями, чтоб набрать воды, кое-где были видны похороны умерших за ночь людей. Гробов не было, трупы зашивали в байковые одеяла и на санках везли к месту сбора, чаще всего на территорию церквей, где уже от прошлых дней скапливались горы заледенелых тел. В это же время сандружинницы, в основном молодые девушки, обходили улицы и подбирали трупы умерших людей. Смерть от голода настигала мгновенно - на улице, дома, на работе. Они же, эти девушки, обходили квартиры домов, выявляли и увозили трупы к местам сбора. Продовольственные карточки выдавались каждый месяц и были величайшей ценностью, ибо утеря карточки, невзирая на причины, не восстанавливалась ни в коем случае. Лишенный продовольственной карточки был обречен на смерть. Бывало, кто-то из членов семьи умирал в середине месяца, ленинградцы скрывали его смерть от сандружинниц, ведь в этом случае нужно было отдать и его продовольственную карточку, а ведь это была дополнительная порция хлеба.

В некоторых квартирах членам семьи удавалось поставить так называемые «буржуйки» - железные печки, трубы которых выводили в окно. Но их надо было топить, а чем? В городе не было ни дров, ни угля, в ход шло все, что горит: стулья, столы, половой паркет, деревянные заборы, лестницы, ступеньки крыльца и т.д. В печку бросали и книги. Для работы хлебозаводов, отопления госпиталей на Охте, которая была застроена деревянными домами, все здания, а это целый квартал, разобрали на дрова. Часто дружинницы замечали, что в квартире обои со стен сняты. До войны обои клеились на сваренный клей из какой-нибудь недорогой муки, и вот, сняв обои, люди осторожно счищали с них засохшие пластинки хлебного клея и из этой массы варили суп на буржуйке. Буржуйка в доме - такое считалась высшим комфортом. Кстати, на буржуйках варили и другое... Явление это называлось каннибализмом. За время блокады только официально было зарегистрировано 427 подобных случаев.

А теперь давайте заглянем в студенческое общежитие. С наступлением холодов, когда отопление было отключено, студенты сбивались в группы по 6-8 человек и жили в одной комнате, которую согревали своим дыханием. Во время сна ложились в кровать по два человека - так было теплее. Сверху накрывались всем, что было: одеяла, матрасы, а также одевались во все, что было у каждого. Подниматься с постели, где немного согрелись, было неохота, но надо. Надо было идти в магазин и получить свои 125 граммов хлеба, а далее рассчитывали только на столовую, где готовили 2 блюда: суп из дрожжей или из зерен ржи или пшеницы - мешки с этим продуктом водолазы поднимали со дна Ладожского озера, они оказались там после затопления при бомбежке немецкой авиацией баржи и пароходов.

В конце декабря не стало и этого: хлебозаводы в результате того, что там замерзла вода, пять дней не получали муку, и столовая по этой причине тоже прекратила свою работу. Наступили тяжелейшие дни. Если до этого молодые люди, просыпавшись, рассказывали сны, в которых они обильно питались, порой и шутили (молодость брала свое), то тогда стихли шутки, разговор шел только о еде. А самое тяжелое: не было воды, это резко ухудшило общее состояние, молодые, здоровые юноши и девушки стали выглядеть стариками. При общежитии существовал общественный совет, членом этого совета был и я. Надо было что-то делать, чтоб снабдить и себя, и товарищей водой. Выход существовал один - идти на реку (один из рукавов Невы протекал рядом), набрать воды и привезти в общежитие. Кому это делать? Конечно, членам общественного совета. Организовав группу в 3-4 человека, мы отправились за водой. Был сильный мороз, поэтому одели на себя все свое и других ребят, тех, кто оставался в общежитии. Чтобы добраться до проруби, надо было спускаться с отвесного берега реки, а затем, набрав воды, подавать ее наверх. Работа была не из легких. При подаче фляг, кастрюль, ведер вода попадала на одежду, но все было сделано, на санках привезли воду, правда, ее оказалось мало. Выдавали буквально по кружке, некоторые в этих кружках делали кипяток и заваривали чай, которым запивали свои 125 граммов хлеба. Поручение это я выполнял очень ответственно, ведь рядом была девушка, которую полюбил. Я заботился о ней, мне хотелось быть перед ней настоящим мужчиной, на которого можно положиться в будущем. Так оно и вышло, по окончании института мы стали мужем и женой, прожили 57 лет в любви и уважении.

Я уже говорил, что студенты группировались в одной комнате, но были случаи, когда отдельные ребята по какой-то причине этого не хотели. Со мной в комнате жил Борис Володин, он ни к кому не присоединялся, остался один. Мы, конечно, общались друг с другом, но в этот день, когда занимались водой, он не появился. Кто-то из ребят пошел навестить его, он был мертв... Умирали и другие студенты, их зашивала в одеяла и на санках отвозила уборщица, которая жила на первом этаже, она была удивительно жизнеспособной. Чтобы похоронить студента, мы от своего пайка хлеба отрезали небольшой кусочек и отдавали ей, по тем временам это было немало. Так был похоронен и Борис Володин, и другие - без речей, без церемоний.

...К вечеру в небе появились немецкие самолеты, началась сильная бомбежка. Целью ее, видимо, был Смольный. Наше общежитие было не так далеко от него, в результате бомбежки прямым попаданием был разрушен госпиталь, имелась масса погибших и раненых. День закончился, наступила ночь, в общежитии было все то же самое: холод, голод, страх перед бомбежками.

...Я описал только один день натурального ада Ленинградской блокады, а их было еще очень много. Все было в то время: и ссорились, и помогали друг другу, была и любовь, но самое главное, была вера в то, что город не сдадут, он выстоит, что эти страшные события временные, надо терпеть, помогать Ленинграду, стране.

И вот прошло 70 лет с момента, когда Ленинград стал совершенно свободен. Перебирая в памяти все события того времени, не перестаю удивляться и одновременно испытываю гордость за людей, перенесших этот земной ад.