Продолжение этой невыдуманной истории – «кусочек» жизни крестьянской семьи, крепкой, большой и дружной. Семья – это не просто союз людей, она не может существовать в отрыве от эпохи, от своего времени. На долю Татьяны Артемьевны выпало много исторических событий, которые так или иначе меняли жизнь ее семьи. Но оставались вечные ценности – любовь, верность, преданность – своим родным и близким и своей земле, которая давала силу жить.
Давным-давно нет в живых героев этой документальной повести. Нет и поселка «Искра», что располагался под Медным, вырублен и старый дедушкин сад. Разбросало по свету большую родню в лихие времена коллективизации, ссылок, переселения, раскулачивания. Но жива еще, стоит в широком поле, протягивает к солнцу вековые ветви посаженная дедушкой липа. Но остались «веточки» семейного древа - внуки, правнуки, праправнуки Татьяны Артемьевны. Эта повесть написана ее младшей внучкой Раисой Васильевной, ветераном труда, уже пенсионеркой. И посвятила ее Раиса Васильевна своему внуку – чтобы знал историю семьи, гордился ею, чтобы не угасала семейная память о прошлом.
Мальчик бежал, пересекая лужи, по верхней дороге – на этом пути не так боязно, а на дороге, что пролегала вдоль домов, могли напасть собаки, да и петух у одного из строений нередко наскакивал сзади – не любил мальчишек.
Недавно закончилась гроза, тучи свалились к горизонту, а вокруг разлились солнечные блики; мир виделся просветленным, искрящимся. Более всех, казалось, радовались долгожданной свежести птицы: их хор умножился и наполнил чистый воздух трелями.
Недалеко от бабушкиного дома две дороги сошлись в одну, и тревожнее забилось сердечко: как бы не напал кто… Мальчик рос робким, а более всего боялся грозы: едва услышав отдаленный рокот, спешил закрыть все двери, окна, задвижки и забивался в дальний угол. Особенно страшно было, когда разряды молний располосовывали небо, громовые удары сотрясали землю, а дома не оказывалось взрослых. Сегодня мама успела вернуться с ближнего поля в самом начале грозы, а с ней было не так страшно.
Теперь, когда гроза ушла, мальчик, осознав, что она повторится нескоро, отправился к бабушке: он устал присматривать за младшими сестренками, а у бабушки было весело: московские внуки, эвакуированные вместе со своими мамами, - большие выдумщики…
Вот уже и бабушкин палисадник… вот и дверь…
- Шурушка, ангелочек мой! – всплеснула руками Татьяна Артемьевна. – Какой же ты мокрый да грязный – так ведь и простудиться можно! Садись, я поставлю тебе таз с теплой водой – будем мыть ноги.
Голубоглазый мальчик со светлыми волнистыми волосами действительно напоминал ангелочка. Он прижался к теплой бабушкиной руке и не хотел ее отпускать.
- Детка, что же ты босиком? Может, обувь прохудилась?
- Нет, я отдал ее сестренке – она маленькая; она ноги на стерне исколола, когда колоски собирали.
- Маленькая?.. Да она на полголовы выше тебя.
- Все равно маленькая, потому что на два года моложе… А я старший – я мамин помощник.
- Да уж, помощник, - согласилась бабушка, - а что же за младшенькой-то недосмотрел: передали мне, что она болеет…
- Потому что никак не могла от сажи отмыться, а теперь уже поправляется.
- Да что же случилось-то? – испуганно спросила бабушка.
- Мама пошла на работу, а нам наказала открыть заслонку печи, когда она остынет, тихонько достать щи и пообедать… А мы никак не могли достать и посадили малявку в печь, чтобы она чугунок подтолкнула. Щи мы вынули, а сестренка вылезла такой черной, что я опустил ее в кадку с водой, а она не стала чище, тогда я погнал ее к речке отмываться.
- Как погнал?! – ахнула бабушка. – Там же вода из родников – холодная!
- Да я ее не хлестал, только щелкал кнутом по траве, а она впереди бежала и ревела, - не понял вопроса внук, - а потом посинела и задрожала – вот и заболела.
Бабушка присела на скамью и заплакала.
- Не плачь, - придвинулся к ней внук, - она уже почти выздоровела… А где все?... Может, в саду в шалаше попрятались?
- Уехали вчера все, Шура, на родину уехали. Немец-то от Москвы отступил – вот и решили вернуться домой. Мамам работать надо, а ребятишки скоро снова в школу пойдут.
- В школу и тут можно пойти, - резонно ответил внук.
- Нет, внучек, постарели мы; дедушка стал чаще болеть – тяжело с ними.
- Да, - понятливо согласился мальчик, - хорошо, что у нас свой дом, только яблок нет. Мама говорит, что молодые яблоньки от сорокаградусных морозов зимой пострадали… А вы дадите нам яблок?
- Яблок мало в этом году, и зеленые они еще, но дедушка сходит сейчас в сад и нарвет, сколько найдет, ранних яблок – понесешь домой, он тебя проводит… Ты, Шурушка, будь осторожен – ты старший. Больше-то маме некому помочь… Подумай, ведь ты весной едва не погиб и нас всех напугал…
Татьяна Артемьевна припомнила, как сорвался внук с сосны. Ребята постарше разоряли птичьи гнезда, доставая из них красивые, в крапинку, яйца; а ему и показывать не хотели, тогда мальчишка стал взбираться по стволу и уже высоко поднялся, да глянул вниз – руки от усталости и страха разжались, и он сорвался с дерева. Что было потом, мальчик плохо помнил. Когда очнулся в больничной палате – перепугался, не сразу осознав, где он и что с ним происходит.
- Внучек, не дай Бог что случится, ведь до больницы-то почти 20 километров… Тебя в прошлый раз чуть живого довезли – ты уж не шали и сестренок береги, - напутствовала Татьяна Артемьевна.
Не могли они тогда предположить, что, возможно, именно это падение через десятилетия аукнется в страшном диагнозе.
Постепенно отступало лето, за ним пожаловала осень – наиболее сытная пора в военное полуголодное время. Когда начались морозы и метели, мама обычно оставалась дома: количество работ в колхозе резко сократилось; только в долгие зимние ночи она нередко уходила. Шура страдал оттого, что мама часто плачет, а по вечерам в темноте молится; мальчик знал, что от папы два месяца нет писем, что война еще неизвестно когда закончится… Тяжело маме – хоть бы ему быстрее подрасти…
- Сыночек, - послышался мамин голос, - я пойду в поле: соседка со своим эвакуированным постояльцем идет и меня зовет. Он хоть и с одной рукой, а все-таки мужик – поможет, если что…
- Мама, не ходи!.. Мама, мне страшно, я боюсь темноты!
- Не бойся, Шура, ты не один – с сестренками. А мне нужно вязанку подсолнухов на санках привезти.
- Мама, днем привезем – я тебе помогу!
- Днем нельзя – объездчик увидит. Да и не сможешь ты помочь: мороз крепкий, снегу по пояс, а силенок у тебя еще мало.
- Зачем же объездчик?.. Все говорят, что подсолнухи уже не убрать, да и птицы семечки выклевывают.
- Да, подсолнухи остались в поле – тяжело землице с неубранным урожаем, а все не разрешают брать: колхозное поле – не наше.
- Не разрешают – так и не бери.
- Нет другого выхода: семечки – курам, стеблями печку топить, а шляпки – корове. Нельзя кормилице нашей голодать: не подниму я вас без молока… Когда еще папа вернется – неизвестно, должны мы корову сберечь.
И мама ушла. Лампу не зажигала – керосина не было. На печи тепло под одеялом, посапывают рядом уснувшие сестренки, а мальчику страшно: то, видимо, кот метнулся за мышкой – что-то загремело в углу, то будто кто-то скребется в стекло. А вдруг волки проделают дыру в крыше и проберутся в дом?.. Волков полно кругом, говорят, из лесов война их выгнала. Вон у соседей проделали лаз в соломенной крыше сарая и зарезали овец… И Бобика, наверно, они загрызли… Мальчик, всхлипнув, накрыл себя и сестренок с головой одеялом. Было душно, но он терпел и постепенно проваливался в сон.
Когда вернулась мама и чиркнула спичкой, она не сразу поняла, где же дети. Испуганно сдернув одеяло, нащупала потные со слипшимися волосиками головы, почувствовала, как мокры рубашонки, но, услышав учащенное детское дыхание, несколько успокоилась…
Морозным февральским днем распахнулась дверь и дети, игравшие на полу на старом расстеленном тулупе, в изумлении увидели переставленные через порог костыли, ногу в белом валенке и не сразу рассмотрели вторую ногу, согнутую в колене и отведенную назад, обутую в обрезанный дырявый черный валенок. Медленно поднимая голову, Шура, наконец, увидел худое, заросшее щетиной, но такое родное папино лицо и, вскочив, вцепился руками в шинель…
Жить стало легче. Папа передвигался по дому, опираясь на костыли, или, придерживаясь за стены и мебель, прыгал на одной ноге, но руками он мог сделать многое: сшить сыну котомку для учебников или одежку, починить что-то, укрепить навес и даже скатать новые валенки. А главное – у мальчика была надежная защита: он теперь почти ничего не боялся – и даже темноты.
Папа считал, что война скоро закончится. А тут и солнце стало пригревать, снег начал таять. Мальчику хотелось, чтобы снег быстрее сошел – сугробы-то уже осели, но земля все не показывалась. Родители говорили, что вода копится в верховьях балки, что к оврагу нельзя ходить: в прошлые годы, когда особенно много было снега и он бурно таял, даже всадников с лошадьми сносило половодьем. Но ребятишки каждый день бегали к ложбине, наблюдали, как пробивается вода, усиливается ее напор; даже углубили промоину, уплотнили по сторонам снег и лихо перепрыгивали говорливый ручей…
Прорвало в верховьях воду, и мощным потоком ринулась она по ложбине к оврагу; успели отбежать ребята постарше, а Шуру понесло вниз к реке: била вода в голову, в шапку, козырек отвернула и прижимала к лицу, закрывая глаза. Кто-то бежал, проваливаясь, по снегу и кричал: «Там кусты!.. Кусты видны – держись за кусты!» - а кто-то ринулся к дому с истошным криком: «Тетя Даша, ваш Шурка тонет!» Добежала ли она до оврага, доползла ли – не помнила, только увидела старика соседа, протягивающего шест ее сыну, застрявшему в кустах, и, наконец, вызволившего мальчишку из беды.
Дома он успел получить крепкий подзатыльник от отца, но мама заслонила его, быстро переодела в сухое и подтолкнула на печку.
А дни стремительно прибывали, солнце уже обсушивало землю, начались полевые работы; и вот ясным майским днем вой пронзил поселок от края до края… Все было в этом вое: и торжествующая радость победы, и боль безвозвратных утрат, и непомерная усталость, и предвкушение встреч. Рыдали, кричали в ликующей надежде вскоре увидеть своих одни и откровенно выли другие, кто, казалось, уже выплакал все слезы со времени получения скорбных похоронок.
На улицу высыпали все: от мала до велика; откуда-то появилась гармонь в руках инвалида, и взметнулась частушка:
Ах, война, война, война,
Ты меня обидела:
Любить заставила того,
Кого я ненавидела.
Сработали защитные силы организма: смеялись и рыдали, обнимались и плясали, пели и тихо плакали. Допоздна бурлил поселок, а потом побрели по домам в наступающей ночи и те, кто в радостной надежде прижимал к себе детей, и те, кто вдруг особенно остро почувствовал свое одиночество…
- Ну что же, выходи, бабы, на работу – земля не может ждать. Когда еще наши выжившие вернутся?.. А мы сев не завершили... Но теперь не страшно – выстояли, выжили. Помощь не за горами – навались, бабы, - говорил утром бригадир.
Да, выстояли, одолели врага всем скопом, всем миром. И еще долгие годы представители того поколения будут убежденно говорить: «Все вынесем, все вытерпим – только бы не было войны».
