Не дай мне, Бог, пройти
и отвернуться
От той земли, где прадеды
лежат.
Михаил Волчихин
Виктор Степанович Балакшин - уроженец села Сухотинка, выпускник Сухотинской средней школы 1967 года. Живёт в Екатеринбурге. Он доктор юридических наук, профессор кафедры уголовного процесса в Уральской государственной юридической академии, почётный работник прокуратуры России. Он автор многочисленных работ по ведению уголовного судопроизводства, постоянно выступает с публикациями в журналах "Законность" и "Российский юридический журнал".
Но известен он не только в области юриспруденции. В 2011 году в издательстве ООО "Издательство УМЦ УПИ" города Екатеринбурга вышел в свет его роман "Сама". Книгу эту с дарственной подписью автора мне предоставила жительница Сухотинки Анна Николаевна Похвищева, за что выражаю ей огромную благодарность. Об Анне Николаевне тоже хоть роман пиши. Уроженка Самарской губернии совсем девчонкой попала в Сухотинку. За плечами только плодоовощной техникум города Куйбышева. Было это в далёком 1943 году. С тех пор совхоз "Сухотинский" стал её родным, она была свидетельницей его рассвета и славы. Была агрономом, управляющей отделения, парторгом. Будни сложились в богатую трудовую биографию продолжительностью 42 года. Не без волнения прочла она книгу, узнавая события, места, людей.
Роман "Сама" посвящён гражданскому, трудовому и воинскому героизму сельских женщин, вынесших тяжесть Великой Отечественной Войны и послевоенной разрухи. Главная героиня - реальная женщина Рослякова Анна. Она работала с юных лет водителем совхоза "Сухотинский", ровно с уборочной 1941-го, после месячных курсов по подготовке шоферов и трактористов, организованных Знаменским райкомом КПСС. Я хорошо помню эту женщину, заслуживающую восхищения, уважения и, конечно, светлой памяти. К ней, привычной обходиться в шофёрском своём ремесле без посторонней помощи, накрепко приклеилось это по-деревенски шуточное, а по сути, горькое обращение "Сама". И другое "Кобель" - абсолютно уважительное и ничего общего не имеющее с ветреным псом, относилось к совхозному водителю, воину Кобелькову Николаю. Реальный персонаж и главный агроном совхоза Павел Сергеевич Мещеряков, ветеран Великой Отечественной, замечательный специалист и человек. Мне посчастливилось несколько лет работать с ним.
Считается, что жанр романа - художественный вымысел автора. Но никакую, даже самую богатую фантазию, не сравнить с правдой жизни, с тем, что выпало на долю наших бабушек и матерей. Она, эта правда, здесь от начала до конца.
Несколько страничек романа "Сама" повествуют об истории Богородице-Знаменского Сухотинского монастыря, неотделимой от летописи села. Полностью сохранила текст и стилистику, дабы донести до читателя самобытный язык автора, который прочувствовал ту эпоху настолько, будто был участником тех давних событий.
" - Варварушка! - отставной майор Пётр Гаврилович Сухотин, шаркая домашними тапочками, тяжело прошёл к постели жены, присел на краешек широкой деревянной кровати, положил свою пухлую руку на её начинающий покрываться тонкими морщинками лоб.
Лучи утреннего солнца светлыми нитями протянулись от окна в спальню, упираясь в деревянный пол, спинки кровати, одеяло, которым была укрыта Варвара Александровна. Она уже более двух лет страдала сильной мигренью. Головные боли усиливались к утру. От них она просыпалась с первыми криками петухов и начинала ворочаться в постели, с трудом отыскивая удобное положение. Замирала на несколько минут, впадала в забытьё, но боль открывала ей глаза. Лучи солнца не радовали её, как в юности, а, напротив, раздражали. Она звонила в колокольчик. На звук прибегала горничная и с испугом смотрела на хозяйку. Варвара раздражённым, измученным голосом приказывала ей плотней задёрнуть шторы и принести успокаивающего отвара. Горничная, суетясь, бросалась к без того плотно зашторенным окнам, поправляла под помещицей подушки, набитые куриными перьями, и быстро удалялась в стряпчую, готовить отвар.
- Ты знаешь, Варварушка, мне сегодня приснился странно удивительный сон, - совсем по-детски проворковал Петруша, как ласково называла его жена. - Будто лежу в спальне совсем немощный. И тут тихо, словно тень, вплывает старец. Но не просто старик, а копия самого Серафима Саровского. В руках держит икону и медленно так ко мне идёт. Поднёс её к моему лицу и негромко говорит: "Целуй, отрок мой. Целуй и кайся в грехах своих неправедных". Поцеловал я икону, перекрестился. Тогда старец продолжает: "Купи эту икону, отслужи молебен, и она исцелит тебя, отрок мой. Не поступись ради Христа и Духа и Святого Сана". Напрягся я весь, матушка. Думаю про себя: "Явь это, чи сон такой приснился?". Ну, а старец вдруг незаметно исчез, как и появился. Тут я пробудился, понял, сон это. Вещий сон-то, Варварушка!
Сухотин опустился около кровати жены на одно колено, погладил её руку, пристально посмотрел в глаза. Варвара Александровна испуганно вглядывалась в его лицо. Не бредит ли? В последнее время случалось, что впадал в припадок, начинал говорить невразумительное, лишённое всякого смысла. Присмотрелась внимательней: взгляд осмысленный, но несколько растерянный. Взяла Варвара обеими руками кисть мужа, прижала к груди и тихо зашептала:
- Пусть не пугает тебя, мой страдалец, что сейчас молвить буду. Говоришь ты про сон свой и вроде как моё сновидение рассказываешь. Тоже видела, что лежу в келье, нездоровится мне. И вдруг появляется, как из тумана, старец. Худенький такой, с большой бородой окладистой. А дальше всё почти из слова в слово, как и у тебя: и икона и разговор.
Варвара Александровна приподнялась взволнованно с подушек:
- Петруша, милый, Господь нам путь к здоровью указывает, зови горничную, пусть управляющего кличет.
Рано утром следующего дня управляющий имением Сухотина, облачившись в длинный овчинный тулуп, ехал с извозчиком в санях, гонимый приказом господ - во что бы то ни стало купить в Тамбове икону Божьей Матери "Знамение", заказать и отслужить молебен за Петра Афонского и великомученицу Варвару, небесных покровителей супругов Сухотиных. Не пожадничали Сухотины: дали двух рысаков, немало целковых, снарядили сани, чтобы путники не замёрзли в метель.
Тридцать вёрст по зимней дороге, большей частью по непроторенной санями, а по целине - дело не шуточное. Но и здесь, можно сказать, повезло. Снег в конце 1817 года выпал рано, в большом количестве. К середине декабря, когда началось благотворительное путешествие, между Сухотинкой и Царёвкой санная дорога была уже хорошо накатана. От Царёвки до Двориков, а дальше до Кузьмино-Гати крестьяне протоптали путь пешком и дровнями. Намного тяжелей было добираться от Кузьмино-Гати до Бокино. Декабрьский ветер заметал дорогу сразу же, как по ней проезжали какой-нибудь купец или барский холоп с товарами. Но, не смотря на это и сильный мороз, к вечеру первого дня посыльные прибыли в Тамбов.
Сумеречный город встретил их настороженно. Керосиновые редкие фонари ещё не горели. Сквозь пролетавший снег и серую темь городские строения выступали грозной тенью, вызывавшей неестественное чувство неуверенности и страха. Лошади вздрагивали от незнакомых запахов, испуганно озирались на высокие заборы. Не мешкая, путники поехали искать ночлежку. Обрадовались неожиданно появившейся из открывшихся ворот дворняжке, заливавшейся лаем. За ней вышел недовольный мужик, одетый в короткий овчинный зипун, в ободранной собачей шапке, нахлобученной по самые брови. Извозчик притормозил рысаков, сани остановились. Снег перестал издавать непрерывный, раздражающий скрип, так раздразнивший дворнягу. Теперь он продолжал поскрипывать только под нервно перебираемыми копытами лошадей, на что собачья психика уже не реагировала. Настырный Игнат Прохорович, пятый год управляющий имением Сухотиных, распахнул тулуп, спрыгнул с саней, сказал, обращаясь к сторожу:
- Бог в помощь, служивый.
- Бог в помощь, да и сам не плошай,- последовал глухой ответ. - Откудова путь держим?
- С Царёвки,- ответил управляющий, зная, что Царёвку знают многие, а про Сухотинку слыхал не каждый.
- Какая ж похоть сюды привела?
- Беда у нас, служивый. Барин и барыня захворали, в церковь надобно.
- Куда ж вас на ночь глядя нечистый принёс? Темно уж…
- Вот и я смекаю, переночевать надобно,- сориентировался Игнат Прохорович,- а где, ума не приложу. В твоём дворе, случай, негде разместиться? Оплатим, не обидим.
- У нас нет, добрый человек. Вон там, за углом,- сторож выбросил вперёд руку, показывая направление движения,- Туды поедете, повернёте за угол забора, дальше сотня саженей. У фонаря арка будет. Вот в её ворота и шагайте, там ночлежка.
Сторож оказался прав. Ночевали спокойно. Рано утром навернули по шматку деревенского сала с краюхой своерушного хлеба, запили кипятком, сдобренным высушенной мятой, и занялись делом. Оказалось, небезуспешно.
Настырный был управляющий Вотяк, из вологодских. Три дня колесил по Тамбову, искал требуемую икону, заказал и выслушал в Тамбовском храме молебен. Много целковых пришлось потратить. Но не только на покупку, ещё больше пришлось выложить за ночлежку, на прокорм лошадей. Предстоял путь домой, в Сухотинку.
Почуяв запах родного конского двора, рысаки сами, без подсказки извозчика, прибавили ходу. Бежали так, как будто не было недельного изнурительного бега. Их резвая рысь иногда переходила в игривый галоп, во время которого, видимо, подбадривая друг друга, лошади сильно мотали головами из стороны в сторону. Рывки были настолько сильными, что морда одного рысака задевала удилами морду другого. Удила пересекались, издавая металлический скрежет. Кони пугались, сбивались с ритма, спотыкались и переходили на шаг. Это вызывало недовольство извозчика. Он грубо ворчал и, взмахивая обеими руками, резко ударял вожжами по крупам провинившихся рысаков, хрипловато покрикивая:
- А ну, пошли, залётные! Маненько осталось. Дома уж.
Миновали главную улицу села, спускавшуюся под уклон к реке. Замёрзшую Нару-Тамбов проехали по накатанной санями дороге, поднялись на противоположный берег и помчались среди кустов к темневшей на снежно-белом фоне кирпичной стене бывшей Сурёнской крепости. Стена высотой до трёх метров огибала под прямым углом северную, западную и южную часть посёлка, где располагалась главная усадьба Сухотина. Ранее селение - крепость выполняла роль форт-поста. Отсюда небольшие отряды конников, которых называли сторожами, уходили на юг, к руслам рек Вороны и Воронеж, чтобы, незаметно передвигаясь на местности, следить за появлением кочевников-татар и предупреждать об этом население и гарнизоны. Крепость считалась хорошо защищённой от набегов. Умными и смекалистыми людьми возводилась. Стена защищала её с направлений, с которых можно было беспрепятственно напасть. А вот с востока и юго-востока селение было защищено самой природой. Ровная местность, примыкавшая к Сурёнке с юга, была болотистой. Более того, на юго-восточном торце крепости она резко переходила в крутой подъём, а далее - в ровное плато, на котором вплоть до реки Нару-Тамбов произрастал густой, трудно проходимый лес. Таким образом, с юга, помимо стены, путь конникам преграждало болото, крутая гора, на которую лошадь подняться не могла, даже без всадника и лёгкой поклажи. С востока непроходимой стеной стоял лес.
К барской усадьбе подъехали, когда покрытые снегом улицы незаметно, но быстро настиг сумрак. На скрип саней и лай дворовых собак вышел сторож. Невысокого роста сутуловатый старик с седой бородой, одетый в овчинный зипун и потёртый холщовый фартук.
(Окончание в следующем номере)
