В больничном сквере отцветают тюльпаны. Высокая плакучая ива полощет в знойном мареве светло-салатовые, длинные, до самой земли, косы свои. Жара, никак не соответствующая началу мая, ничуть не утомляет, а, напротив, радует. Люди вышли из душных корпусов, расселись по крашеным круглым лавочкам с цветниками посередине, греются на солнышке, кормят голубей. Они порхают стайками, склёвывают крошево. Кто побойчее, тому побольше и достаётся. Всё, как у людей. Затем, сытые, начинают любовные игры. Голубь, распушив перья, став больше и солиднее, вьётся-кружится возле подруги, не отстаёт от неё, которая не вдруг принимает его ухаживания, а манерничает - убегает или взлетает, но недалеко. Он догоняет и опять вьюном выхаживает, словно танцует. А потом они целуются, очень интересно, сцепив клювы, со страстью, видимо, отчего раздаётся сухой клёкот.
На соседней лавочке тоже целуются парень и девушка, чем вызывают осуждающие взгляды. И, признаться, лучше смотреть на голубей, чем на эту парочку. Всё как-то неестественно, дерзко, напоказ. Оголённые торсы, тугие джинсы до середины ягодиц, не вмещающие последних. Нет ощущения чистоты, свежести и искренности, юношеской трепетной несмелости. Сольются в долгом поцелуе, а потом оглядываются, как бы спрашивая: ну, как, круто? И чего смотрите, старые калоши? Завидно? Ваше-то время давно отошло!
На скамье, в тени голубой ели и раскидистого каштана, сидят двое - мужчина и женщина. По возрасту из тех, в ком давно отбушевало половодье чувств. Они в той золотой поре, когда, кружась и порхая, устилает тропки мягкая разноцветная листва. По ней легко идти, щуря глаза от ярких лучей ещё не остывшего сентябрьского солнца. Небо ещё светло, высоко и чисто, а вокруг щедрая благодать созревшей, мудрой матери-природы. И некуда торопиться. Дети выросли, быт отлажен многолетьем, рабочие будни в прошлом. Самое время подставить ладони уходящему теплу, собрать его по лучику, пусть оно струится нежным потоком от кончиков пальцев до самой глубины души. А если душа эта одинока, то вольётся в неё живительным светом робкая надежда на встречу с такой же, как и она.
Мужчина невысок, полноват, седые волосы подстрижены коротким ёршиком, на крупном лице
под светло-пшеничными бровями большие зелёные, чуть навыкате, глаза. Он не отводит их от собеседницы - миниатюрной моложавой женщины с густой копной волос цвета спелого мёда. Она явно смущена столь пристальным вниманием и старается перевести тему разговора на нейтральную - о погоде, например, или о том, что ждёт дома. Трёхнедельное отсутствие потребует окунуться в весенние хлопоты с головой. Давно пора "прогенералить" квартиру, вымыть окна, распахнуть их, надышаться чистотой и свежестью майского лёгкого ветерка, настоянного на смолистом аромате только что распустившихся листьев, ни с чем не сравнимых, тревожащих запахах оттаявшей, дышащей едва видимой влажно-волнистой испариной, земли и молодых трав. Ждёт её рук огород, где уходят сроки посева овощей и высадки рассады. Надо позаботиться и о цветах, без них серо и тускло в небольшом палисаднике. Она сейчас там мыслями. Но мужчина, придвинувшись вплотную, очередной раз интересуется, ну почему же сегодня она задумчивая, невесёлая. Как объяснить ему, что она далеко не хохотушка, да и оттенок грусти в её положении вполне понятен - хочется домой из больничных стен. И как-то неуютно ей сейчас от натянутости, разности их слов, которые никак не сливаются в спокойную беседу.
- Дай губки… - перебивает он. И даже видя покрасневшие от смущения щёки, округлённые в искреннем изумлении глаза, заговорчески, глядя в сторону, повторяет тоном обиженного ребёнка,- Ну, дай губки…
- Хочешь как они? - она с горькой улыбкой оглянулась на молодую парочку. - Да и чужие мы пока. Ты же меня совсем не знаешь.
- Ничего себе! - изумляется кавалер. - Я вчера ещё дал понять, что нравишься. Не мальчик уже, ухаживать разучился.
Да, они познакомились вчера. Он пришёл в больницу навестить сестру и остановил взгляд свой на ней, нежной, светлой, как этот солнечный весенний день. Тут же выяснил, что они знакомы и более того обретаются в одной палате. Что зовут женщину Людмила, что не замужем, живёт в селе, есть квартира и небольшая учительская пенсия. Здесь же проявил несвойственную ему прыть, сбегал на ближайший рынок, купил у старушки два букетика душистых ландышей - для сестры и для той, что заняла его воображение.
- Ой, какие красивые! - удивится через несколько минут Людмила небольшому подарку с белоснежными цветами, источающими необычайно свежий серебристый аромат.
Сегодня, выходит, второй день их знакомства и период ухаживания закончился.
- Ну, я так не играю, Людок,- выпятил он нижнюю пухлую губу, - мы ведь взрослые люди. Я не просто так. Хоть сейчас поедем ко мне.
Его ладонь по-хозяйски опустилась на её колено. Людмила покраснела, ей стало душно от скоротечности и столь очевидного физиологического настроя её собеседника. Мужчины в её жизни были и немало, но уже давно поняла она, что не стоит больше никого из них пускать в свои мысли. Не стоит надеяться на появление сказочного принца, который поможет ей поднять детей, облегчить её бытие, потому что полюбит и не сможет без её заботы, нежности и верности. Не один мост сожжён и маячит за спиной чёрным скелетом. А так лучше и спокойнее - не ждать, не верить, не надеяться. Нет боли, разочарований, слёз и той неизбывной горечи, которая копится с годами и нарастает, как снежный ком. Большой снеговик получился и улыбается злорадно. Теперь душа пуста и спокойна. А тут опять наводится мост. И каким он будет - с белыми ажурными перилами или старым и трухлявым?
Простились наскоро. Лицо пожилого жениха не скрывало обиды, досады и разочарования. Это было столь явным, что рассмешило далеко немолодую невесту. Ну да, не девочка уже. Но может быть поэтому и хочется тепла, доверительной беседы, тихого разговора.
Он пришёл через день. Хмуро рассказал, что ездил к матери, которая каждое лето живёт в деревне, а зимой у дочери. Совсем старенькая стала, надо помогать. Вот и вчера дом окашивал по требованию сельсоветчиков.
- Дел полно,- посетовал, - ещё надо пион полить на кладбище.
- Так поезжай,- Людмила не понимала странной усталости пенсионера, у которого уйма времени и, судя по всему, имеется ещё порох в пороховницах.
- Легко тебе рассуждать! - сорвался на крик в ответ, - Всё один делаю - сготовь, убери, постирай. Всё один, хоть разорвись. И к матери надо.
- Я тоже всё одна делаю, - изумилась этой вспыльчивости Людмила.
И опять услышала, что ей-то хорошо, ей-то легко. А вот не слабо ли пожить на даче с апреля по октябрь. Дача в деревне, дом хороший, магазин недалеко, рядом мама и огород двадцать соток. Райская жизнь - свои овощи и картошка, сад с яблонями и ягодниками. Всё есть, только руки приложить надо.
- Молодухи не хватает! - весело резюмировала Людмила, - Она бы и дом окосила.
- Вот и мама говорит, чтоб женился на чистоплотной и работящей, да приезжал. Красота ведь в деревне. Только женщины сейчас избалованные. Была у меня одна…
И он длинно и пространно поведал случай, который возмутил его. Накануне нового года он нашёл немытую сковородку с присохшими остатками котлет, которые готовились на его день рождения.
- День рождения у меня в сентябре! С сентября сковорода лежала! - излил гнев праведный. И трагически вопросил, - Это что - порядочная женщина?!
Людмила отметила про себя, что порядочный мужчина не был бы столь мелочным и злопамятным. Но её позвали на процедуры, что она восприняла как избавление от этого неприятного разговора. Ей не нравилось, когда мужчины хаяли жён и подруг при чужих людях. Да и поспорить насчёт возраста молодайки хотелось. Если ему за шестьдесят, то и ей столько же. Прыти молодой ждать не стоит, ей бы тоже заботу и внимание. Тут же ей, взбодрённой ночными ласками, не знать покоя от рассвета до заката.
На следующий день она была дома. От дел круговых оторвал её телефонный звонок.
- Вот новости! - услышала она недовольный голос, - Я же приглашал сразу ко мне. Погостила бы, поговорили.
Следующий звонок был более нетерпеливым и категоричным, который сводился к одному вопросу:
- И сколько ждать мне ответных действий?
Ответ на что? На какие действия? Ах, да… Ведь был ландышевый букет, а потом полулитровая бутылка кефира однопроцентной жирности и два зелёных мохнатых киви, мягких, вкусных, пахнущих земляникой. И ещё твёрдое заверение, что она теперь не будет просыпаться одна в холодной постели. Последнее, видимо, было предметом его гордости и мужской состоятельности и должно подвигнуть любую на ответные чувства. Только не её, похожую теперь на равнинную реку с плавным течением.
И всё же она решилась на встречу. Выпали несколько свободных часов. А почему бы не поговорить, не погулять по красивой Набережной, на которой он живёт?
Он встретил её и привёл в квартиру на третьем этаже.
- Проходи, Валюша, располагайся!
- Меня Людой зовут! - обиженно-удивлённо возразила гостья, в глазах которой вмиг померк весёлый огонёк.
Она прошла на кухню. К её нерешительности и запоздалому сожалению примешалось чувство брезгливости - на подоконнике и мебели, немытом полу слой пыли. В гостиной разложен диван с застиранным, несвежим бельём.
- Вот и хозяйствуй,- пригласил к "ответным действиям". И тут же нашёл компромисс, - Нет, ты устала. Отдыхать, отдыхать!
От отдыха Людмила отказалась, а вот чаю попить было бы неплохо. Тем более что за несколько минут она с помощью тряпки и швабры привела маленькую кухню в относительный порядок. Мужчина, что с него спросить, подумала и оправдала. В холодильнике нашлись банка шпрот и замороженные котлеты. Запахло гречневой кашей и жареным.
- Хорошая, новая, - презентовал хозяин сковороду для жарки,- а та испорчена, не годится уже. Я ж её нашёл в таком состоянии…
Несколько минут живоописывал явление ему предмета многострадальной кухонной утвари. Людмила предпочла оставить монолог без комментарий. Спокойно перенесла его замечания по поводу готовки.
- Ты не обижайся, но многие накормить мужика не могут. Была у меня одна…
- У нас страна советов, - скаламбурила гостья, уверенная в своих кулинарных способностях, - так что советуй.
Во время обеда поведал о том, что квартира завещана его дочери и что женщины в зрелом возрасте должны уже иметь собственное жильё.
- У меня своя квартира, на твою не претендую, - попыталась Людмила остановить нравоучительную тираду.
- Да вот была у меня одна. Пион-то она не кинулась поливать или убрать-постирать. Сразу о квартире беспокоиться стала. Валентиной звали. Звонит сейчас, опомнилась. На пляж её своди, да по Набережной проведи. Как же, буду я её выгуливать!
Прогулка, то есть выгул по Набережной, явно отменялась. Стало грустно. А хозяин распалялся в критике женского пола. Все хотят гостевого брака. Пришла и ушла к своим детям и внукам. У каждой только своё на уме. Все алчные до чужого добра! И имущество чужое не берегут.
- Вот ведь спалила и спрятала. Оставила память! Совести нет. Звонит теперь. Не своё, не жалко!
- Ты опять про сковородку! - взорвало Людмилу, - Да помыл бы её сам! Что ж ты зануда такой?
У хозяина вытянулось лицо, и задрожал отвисший подбородок. Светлые глаза часто заморгали и подёрнулись, заблестели слёзной плёнкой. Большой обиженный ребёнок!
- Валюш, послушай,- хотел он досказать что-то после минутной паузы.
Людмила встала, взяла сумочку, спешно, наощупь отыскала в тёмной прихожей босоножки. Ушла, не прощаясь. И шла по шумной, многолюдной городской улице - свободная, лёгкая, независимая от чужого мнения, самодостаточная, уверенная в себе и красивая зрелой, многоцветной и тихой красотой ранней осени. Как хорошо!
- А сковородку-то не успела помыть,- подумала с весёлой укоризной.
Лёгкая тревога улеглась до вечера. А ночью ей приснился кладбищенский пион. Он, не политый молодайкой, тихо и грустно шелестел бескровными засохшими листьями цвета шоколада.
