Александр Герасимович сед, как лунь. Но для своих лет крепок. Есть силы для работы. Не такой ответственной, как в былые годы, когда не знал усталости и, казалось, что будет так всегда. Много лет бывший фронтовик, да ещё и грамотный, как-никак семилетка за спиной, председательствовал в сельсовете.
Сейчас его, пенсионера, вполне устраивает должность бригадира тракторной бригады. Она требует ответственности, да и просто человечности и порядочности, ведь вовремя надо донести до людей требования дня насущного, дать наряд и проследить, как он выполняется. Сделанное измерить, внести в учётные листы, чтоб оплата за труд не обидела полеводов. Отчитаться тоже надо умеючи и в срок. Со статуправлением шутки плохи. Да и на миру всегда, что тоже ему по душе и по привычке.
Другое дело, что не всегда всё гладко. Бывают ссоры, ругань, до крепкого словца срывается. Да как без этого, когда подведёт техника в самое ответственное время, в ведренную пору, когда день всему году кормилец? Железо тоже устаёт.
А люди… Это отдельный разговор. Ведь каждого не один десяток лет знает, как и родителей его. К каждому подход свой. Взять хоть Сашку Попова. Обычный разнорабочий, а попробуй в его домишко в начале села прийти без уважения и без поклонов и реверансов словесных, а особенно зимой, когда метелит-заносит пути, да ещё в день воскресный. Одно слово неловкое, требовательное, нетерпеливое и будет отвечать "начальник", по какому такому праву явился к нему, когда вся страна советская отдыхать должна, а заодно припомнит, если тот забыл ненароком, что по Конституции рабочая неделя сорок один час. Взбалаганит Сашка всю бригаду, не зря кличку имеет солидную "секретарь". Все права вспомнит. На бумаге-то всё хорошо и складно. А на деле одно право у хлебороба - труд от зари до зари. Не пойдёт Сашка - другие не пойдут, будет стоять трактор с санями, не поедет за восемь-десять километров к сенным стогам, похожим на огромные снежные шапки. А коровы и телята живые… Их голодное мычание отольётся бригадиру на директорском "ковре" незамедлительно. Да и то верно - не умеешь организовать, грош тебе цена.
Да и не так строг директор, как управляющий отделением, вернее управляющая. Посмотрит карими своими глазами из-под черных бровей, оторопь берёт, хоть не робкого он десятка. Женщина она хоть и строгая, но справедливая, от гнева и крика отходчива. Другое тут - чувствует он перед ней вину неискупную, неизбывную за давностию лет. Лежит она тяжким бременем на его душе. Да и не поймёт до сих пор - вина ли это на самом деле или прав он был, соблюдая службу свою. По этой неопределённости, несогласию с самим собою, совестью больною и трепещет он всякий раз, завидя её.
Как-то после разговора на току зерновом коснулся неловко её руки, чтоб придать словам своим тихую доверительность:
- Прости меня, дочка, не держи зла. Не судьба, знать, была…
Будто огнём её обожгло, так шарахнулась от его доброго отеческого жеста, от слов, выстраданных долгими годами:
- Не дочка, а Анна Петровна! - загорелся огонёк злой в глазах. Повернулась, пошла к запылённому, не остывшему от рабочего накала уборочной, "ГАЗику" и, уже отъезжая, бросила, - Папаша нашёлся!
В машине через открытое стекло овевал ветер её жаркое лицо, сушил застывшие в глазах слёзы. Они мешали видеть дорогу.
Сквозь эту мутную влажную пелену который раз всплыл в памяти тот вечер. Она - вчерашняя студентка, агроном большого совхоза. Молодая, рослая, крепкая. А рядом он - под стать ей, да к тому же курсант военного училища. Не одна девчоночья душа замерла, когда приехал он на летние каникулы к бабушке Фросе, да ещё с самого Ленинграда, города-музея, который только на картинках видели. А он, проходя мимо и ответив на короткое "здрасте" более солидно, не по-деревенски "добрый день", добавил:
- А на танцы почему не ходим?
В огромном по сельским меркам, новоотстроенном Доме культуры, лучшем в районе, гремела музыка живого оркестра. Угловатая и несмелая, выросшая в сибирской глубинке и попавшая сюда по распределению после окончания сельскохозяйственного техникума, она была тут первый раз. Огни и голоса большого зала оглушили её. Вокруг - незнакомые лица парней и девчат. И вдруг тёплое:
- Добрый вечер! Разрешите пригласить!
А дальше - круг, спасительный круг его уверенных рук, улыбающихся, ободряющих глаз. И музыка, музыка… А после он проводил её домой. На прощанье сказал:
- Интересная ты. Смешная.
Две недели кружились они в вихре встреч, прощаний, кино, танцев. Первое, о ком думала Анна, просыпаясь после короткого сна, был он. Только о нём были её мысли в течение дня, только его видела и согревалась тихой радостью о предстоящей встрече. Бессонные ночи легли тёмными кругами вокруг её сверкающих счастьем глаз. Она любила! Она любила первый раз, безоглядно и всецело отдаваясь этому новому для неё чувству. Будущее рисовалось радостным и светлым и, конечно, только с ним. Она подарит ему свою девичью чистоту, окутает его добротой, покоем, лаской и заботой. Он оценит это и будет беречь её и их мир, их семью. Будет именно так, только так. Приятной, лёгкой волной просачивались в её мысли мечты-картинки этой новой жизни - свадьба, уютный дом, дети…
В его мыслях тоже была она - Анютка. Житель второй столицы России был знаком уже не только с её красотами, но и соблазнами. Выйти замуж за офицера престижно для любой девушки, а потому проблем с ними не было. Вернее сказать, не было отбоя. Красивый курсант этим пользовался. Отказы были редкими и не расстраивали - не эта, так другая. Со временем те части его натуры, где цвели взрощенные родителями добродетели - скромность и порядочность, немного поувяли. Нет, он не стал циником, неисправимым бабником и чёрствым человеком. Он оставался привлекательным, весёлым, интересным и притягательным. Себе он признавался только в том, что не терпит уже старомодности, которой дорожили "предки", а потому иронично подсмеивался и над ними, и над бабушкой:
- Древние вы мамонты. Сейчас так не говорят и не делают. Двадцатый век на дворе! Ци-ви-ли-за-ция!
Видение Анютки - ввело его в ступор.Он сравнил её с лесной феей, в самой ранней поре, когда не очерчена, размыта грань между наивной девчонкой-ребёнком и девушкой. Её созревшее тело не соответствовало детской непосредственности, целомудренной простоте. Она смотрела на мир нетронуто-открытыми, незамутнёнными глазами, будто не ждала от него ничего, кроме света, радости и добра. От неё веяло свежестью морозной снежинки, утреннего росистого луга, тихим ароматом молодости, который нестоек и быстро улетучивается в снегах лет. У одних раньше, у других позже, а стремящимся быстрее повзрослеть он и вовсе недоступен.
- Не знал, что есть ещё такие! - признается он чуть позже своему другу по училищу, - Заповедная какая-то.
Он ждал её каждый вечер в тополиной аллее, целовал обветренные губы. Она была мила и близка. Его забавляли бесхитростный её "таёжный" лексикон, крестьянская философия, где только и разговоров об урожае или недороде.
- Не дури девке голову! - встретила его баба Фрося после очередного свидания. И в ответ на изумлённо-вопросительный взгляд внука добавила тверже, - Не дури, сказала! Твоё дело простое - покрутишь и след простыл. Говорила тебе не охальничать?
- Говорила, баб, говорила. Спать хочу…
- Село это, дурень! Спортишь девчонку, всю жизнь ей каяться! Враз домой налажу, коль дела такие!
Следующий вечер он был тих и замкнут, будто решал про себя какую-то сложную задачу.
- Да бабка ругается,- нехотя объяснил Анюте причину молчания, - моралистка. У нас в городе смеются над недотрогами - никому, значит, не нужна.
- Неправильно это,- тихо возразила она, - ждать надо…
- Что ждать-то? Вот ты что ждёшь? Что я женюсь на тебе?
- Да…, - она ещё ниже, как в покаянии, опустила голову.
Село потонуло в темноте. Лишь одиноким маячком светилось окошко сельсовета напротив клуба. Не один вечер заглядывали они в него и прыскали коротким смехом, завидя плешину на сосредоточенном затылке Герасимовича - председателя, который карпел над какими-то бумагами. Вот и сейчас оно горело, освещая пожухлые цветы на клумбе.
- Так повезло нам! Давай распишемся! Здесь и сейчас или никогда! Сельсовет открыт! - он схватил её за руку, втащил в тёмный коридор и распахнул дверь.
Александр Герасимович не ждал посетителей, удивлённо посмотрел поверх очков. Не утаилось от него смятение молодой агрономши и горячность парня:
- Распишите нас! - выкрикнул парень, - Сейчас! Очень просим!
Председатель крякнул, почесал облысевший затылок, явно не находя нужных слов.
- Я уезжаю завтра! Я военный! Распишите!
Щёки невесты были мокры от слёз. И непонятно было, отчего плакала она - от стыда, от несуразности своего положения или от любви. Или прощалась она в те минуты с миром своих грёз. Как знать, но явно не так представляла она таинство брака. Не мог преступить законные требования и председатель, сказавший твёрдое "Нет!".
Она убежала и проплакала остаток ночи. Думы были об одном: идти ли завтра на свидание. Но оно не состоялось. И никогда больше не подарит им судьба встречи.
- Примчался ночью, заполошенный весь, - волнуясь делилась баба Фрося в магазинной очереди, куда стекались все сельские новости, - пошвырял вещи в сумку и след простыл. Ничего не объяснил, ничего не рассказал. Первым автобусом и уехал. Да побежал не на нашу остановку, а к кладбищу. Крюк какой сделал! Что теперь родителям отписывать? Прям не знаю…
Как водится, сплетничали, но не долго и не зло. Просочились-таки вести о ночном происшествии, но его стороны, то есть действующие лица, были в совхозе людьми уважаемыми. Одни сочувствовали Анюте, другие уверяли, что не пара она ему, а потому радоваться надо. Эка невидаль! Спужался парень, да и дал дёру. Не первая она и не последняя. Намечтала себе…
Сельсоветский председатель ходил хмурый. Встреч с Анютой старательно избегал.
- А ты что же, хотела с ним расписаться? - спросил, остановив её у конторы. Вгляделся в её осунувшееся лицо.
- Хотела! Хотела! Только не так!
Да он и сам всё понял, не первый год живёт на свете, чтоб не понять, что погас этот свет для несостоявшейся невесты и жены.
Себе часто вопрос стал задавать - а всегда ли надо следовать законам, правилам да инструкциям. Может, стоит иногда, вот в такие судьбоносные случаи отойти от них, сухих, не учитывающих чувств человеческих? Из-за них, может, как нежный ствол тонкой, неокрепшей на ветрах берёзки, не одна любовь надломилась и торчит бесполезным уродливым пнём?
Анютка из агронома-полевода вскоре выросла до главного. С какой-то злой решимостью, как в полымя, бросилась она в объятья женатого совхозного инженера, который по возрасту годился ей в отцы. Чуть позже стала женой фронтовика, сельского фельдшера. Одного за другим родила троих сыновей. Старшенький, поговаривали, сильно смахивал на инженера и статью, и лицом.
- Вот те и бесплодный,- судачили бабы, провожая коров на выгон, - жена, знать, его виновата, коль деток не завели.
Шептались недолго, никто не хотел на узкой тропке держать ответ за сплетни ни перед фельдшером, которого все уважали, ни перед самою Анютой, ни перед бездетной инженерской четой.
А в Анюте не осталось ничего от той заповедной девчонки. Работу свою знает, на язык остра - не каждый с ней спорить решится, любого, как говорится, заткнёт за пояс. Невзлюбит кого - держись, изведёт придирками. Вот и бригадир Герасимыч - безвредный грамотный мужик, а зрить она его не может.
- И чего старому хрычу дома не сидится? - думает с досадой, едва завидев его седую голову с блестящей плешью, управляющая Анна Петровна, - Грелся бы у печки с бабкой да телевизор смотрел…
Помнит, знать, ночи счастливые, любовь свою первую и тот свет в окошке, что разлучил их навсегда.
Рисунок Любови ЛАНЬШИНОЙ
