Ещё не все старинные тамбовские улицы отданы на закланье строительным инвесторам. Одна из таких тамбовских жемчужин пролегла рядом с Центральным рынком – улица Носовская, названная в честь почётного гражданина купца А.М. Носова.
На старых фотографиях видно, что улица была замощена, булыжную мостовую отделяли от тротуара невысокие каменные столбы для того, чтобы телеги и извозчики не задели пешеходов – торговцев, купцов, покупателей, спешащих на рынок и в магазины. Вывески красноречиво говорят о роде занятий на этой улице: лавка, магазин, аптека. Сразу на ум приходят строки Ахматовой: «Торгуют кабаки, летят пролётки, Везде танцклассы, вывески менял, А рядом: «Henriette», «Basile», «Andre» и пышные гроба: «Шумилов-старший».
На здании, ставшем героем нашего рассказа, мы видим огромную вывеску «Готовое платье». Наш герой – это сын своего времени – эпохи Fin de Siecle (фр.: конца века), индустриализации и расцвета торговли.
Доходный дом Монякова – это комплекс зданий, выстроенных на стыке двух веков. Фасад, обращённый к улице, несёт на себе черты уходящей эпохи эклектики – полуциркульные окна второго этажа, полуколонны коринфского ордера, аканты в виде гипсовых листьев украшают барочные наличники и служат имитацией замкового камня, над верхним карнизом устроена галерея, которая во многих европейских языках называется галереей карликов. Большие прямоугольные витрины первого этажа членятся двумя ризалитами, подчёркивающими входные группы торговых заведений. Работая приказчиком на суконной фабрике в с. Бондари, А.А. Моняков редко наведывался в Тамбов. В магазине торговали верхней одеждой.
С южной стороны здание имеет пристройку в виде арки. Мало кому из современных тамбовчан известно, что, пройдя через эту тамбовскую подворотню можно оказаться практически в другом городе бывшей Российской империи – Харькове, Одессе, но скорее всего, учитывая плохую освещённость пространства, по которому во двор подъезжали извозчики и привозили дрова, мы попадаем почти в Санкт-Петербург. Вся атмосфера двора и характерная для северного модерна отделка кирпичного фасада говорят о том, что к проекту приложил свою руку питерский архитектор. Холод и сумрак разрезает эхо от подбитых железом растоптанных кирзачей дворника, торопливого стука каблучков гувернантки, копыт ломового извозчика, увозящего весенней порой из дома мебель на дачу.
Тёмная подворотня наверняка освещалась фонарём, который в советские годы, вероятно, демонтировали из-за того, что арка не была рассчитана на высоту кузова автомобилей. Эта проблема подобных сооружений, устраивавшихся для проезда и прохода с улицы в холодное пространство дворов-колодцев в Северной столице, до сих пор заставляет реставраторов заделывать сколы кирпичных полукруглых сводов. В 20-е годы здесь находился штаб частей особого назначения, сюда свозили изъятое у крестьян продовольствие.
Холод и сумрак подворотни разбавлял также свет, струящийся из верхней части узкой двустворчатой двери чёрного хода. Старинные двери этого служебного подъезда, которых касались натруженные руки кухарок, прислуги и ноги истопников, несущих охапки дров для старинных кафельных печей, сейчас утрачены, и мы не можем насладиться оригинальной столяркой и тем более причудливым изгибом кованой ручки. Верхняя надставка двери, забитая изнутри фанерой, помнит свои лучшие дни, когда её ещё украшали стёкла с фацетом. Мелкое членение верхнего ряда оконных глазков поддерживается снизу изогнутой дугой, характерной для стиля модерн с его страстью к извилистым линиям.
Но модерн этого дома - это уже не тот бельгийский модерн с причудливыми линиями, который принято называть флоральным. Революция 1905 года заставила заказчиков отказаться от нарочитого показа достатка. На смену роскошному модерну начала века приходит рациональный модерн с его чёткими вертикальными линиями. Последняя фаза Belle Epoque (фр. красивая эпоха) провозглашает своим идеалом солнце, как символ надежды. Гелиоцентричностью рационального модерна пронизана вся отделка дома. Вертикальные тяги в виде лучей спускаются от солнечных дисков на пилястрах, фронтоне, пилонах изящного фонтана.
Это удивительное для Тамбова сооружение было распространено в модерне, но всё же дворовые фонтаны могли позволить себе не многие. Как приятно было нянькам детей квартиросъёмщиков освежить здесь раскрасневшееся от бестолковой беготни за хозяйским чадом лицо в жаркий полдень. Осенью дворник, вынимая из чаши фонтана опавшие листья лип, бурчал себе недовольно под нос, что давно бы следовало управляющему дать распоряжение слить воду из чаши, отлитой из модного тогда бетона. Сколы бетона обнажают куски красного кирпича, служившего наполнителем, его кидали в форму прямо на месте отливки. Четыре пилона с вертикальными тягами и круглым диском ещё пять лет назад были на своих местах, сегодня два отколотых навершия лежат невдалеке. Трудно сказать, с чего стекала вода, проходившая через медную трубу, остатки которой мы видим ещё и сегодня. Вертикаль фонтана со следами от некой скульптурной композиции составлена из четырёх каменных опор, покрытых мелким туфом. Можно предположить, что это была композиция из двух путти, несколько ироническое изображение которых входит в моду в австрийском модерне в начале ХХ века. Чёрная пористая вулканическая порода создаёт подобие шубы на кладке.
Штукатурка под шубу отличает северный модерн – стиль этого дома. Вкрапления красного кирпича, покрытые некогда цементным раствором, сегодня обнажились и местами выглядят как мелкие земляники в прямоугольных туесках архитектурных деталей. Пришедшая в советскую эпоху газификация варварски прошлась по украшениям входной зоны парадного подъезда. Выполненное в виде круга оформление входной зоны утратило навес. Модерн постоянно обращается к форме греческой буквы омега. Омега – последняя и самая молодая буква греческого алфавита – стала пророческой для этого молодого и, увы, последнего большого стиля в мировой архитектуре. Форму навеса мы можем проследить на противоположной доходному дому пристройке во дворе, где он ещё сохранился.
Гипертрофированный греческий меандр, такой же, как у гения русского модерна, московского архитектора Фёдора Шехтеля, является исходной точкой исходящих, как из диковинной морской раковины, лучей, поддерживающих кованый навес. Створки двери парадного утрачены, но сохранилась верхняя надставка дверей. Столярное мастерство, безупречное и спустя сто лет, в форме колбы термометра переходит из круглого по форме входа в вертикаль сплошного окна, пересекая все четыре этажа. Стоит напомнить, что доходный дом А. Монякова был многие годы самым высоким зданием в Тамбове.
За входной зоной нас встречает отделанный метлахской плиткой небольшой вестибюль. Эта, непременная для доходных домов зона, здесь очень мала. Обычно это пространство отличается в подобных сооружениях эпохи модерна особой отделкой, наличием камина для отопления парадных подъездов. Особым же шиком были пристенные фонтаны. Снимая с бот калоши, приходилось снимать и перчатку, дабы не испачкать ее, отцы семейств мыли здесь руки, дамы могли смочить носовой платок, а дети, наигравшись в серсо (фр. cerceau) и нагонявшись по двору с обручем, могли попить здесь воды. Лестница из наливных бетонных отполированных ступеней таит тысячи историй. Вот тяжело опираясь на дубовые перила, поднимается домой беременная квартирантка, неожиданно приехавшая с дачи, близится час разрешения. Её кухарка, уже пославшая дворника за доктором, задевает тяжёлой корзиной с купленными по дешёвке (несколько рублей в 1913 году стоила корова) деревенскими продуктами за витиеватые изогнутые кованые узоры перил, утирает пот с лица передником.
Раздаётся противное дребезжание дверного звонка, под которым красуется латунная табличка с фамилией гражданского инженера, богатого квартиранта, доход которого в 1913 году мог составлять до 20 тысяч рублей в год. Хозяйка раздражённо ждёт, когда же её благоверный откроет дверь. Торопливо шаркая домашними туфлями в передней, появляется встревоженный хозяин, запахивающий полы халата. Секунда – и ещё одной тайной в списке теперь уже чёрной лестницы стало больше – дама полусвета, поспешно укладывая в ридикюль мятые ассигнации, прикрывает заднюю дверь и, поправляя слегка растрёпанную высокую причёску, спускается по более скромной, чем парадная, лестнице с коваными перилами и исчезает в подворотне, оставляя за собой шлейф ароматов. Лепнина парадного подъезда гармонирует с окантовкой настенной живописи в подъезде. Лепнина потолка гармонирует с трафаретным рисунком над крашеной масляной краской стеной. Гипсовые рамки нависают над нарисованным по штукатурке маслом пейзажем в виде причудливого полога, спускается вниз тремя лучами.
Пейзаж на лестничной площадке повторяет иллюстрации модных европейских журналов. На втором этаже мы видим пейзаж в стиле модного немецкого художника модерна Ганса фон Ляйстиков. Кроны деревьев цвета умбры и охры как будто присыпаны мелким пеплом. Искусство модерна не случайно названо эстетикой увядания и ущерба. Прислуга Глафира с трудом проносит большой самовар сквозь узкую двустворчатую дверь квартиры, задевая накрахмаленным фартуком за нарисованную на стене речушку, выходит через такую же красивую дверь, оформленную квадратами и каннелюрами, на большой балкон. С балкона открывается вид на громаду недавно построенного симбирским архитектором Фёдором Ливчаком здания банка. Вечерний чай и разговоры под хозяйской пальмой, которую отправили на лето на свежий воздух. Мода на пальмы и огромные зелёные монстеры будет считаться после революции признаком дурновкусия и мелкобуржуазности. Но пока пальмовые листья раскачиваются над коваными перилами, которые будут безвозвратно утрачены. Как хочется, чтобы эта идиллия длилась вечно, но эпоха модерна ушла с первыми залпами надвигающейся страшной войны. Впереди у дома годы забвения, разрухи с вечно текущей крышей и провалившимися двумя этажами коммуналок.
Трагедия русского модерна заключается в отсутствии хозяев вилл и доходных домов. Национализированные дома ветшали, дворники уже не гоняли гимназистов от фонтана, а новым жильцам было интересно подковырнуть ножичком роспись на лестнице. Однажды в поездке по Германии я разговорился в поезде с попутчицей, направлявшейся из Бонна в Дюссельдорф. Немолодая чиновница министерства путей сообщения ехала к своей приятельнице, владеющей пятью наследственными доходными домами на изысканной Кёнигсаллее. Всю свою жизнь наследница уцелевшего в годы войны состояния посвятила содержанию домов, реставрации скульптурного убранства домов, восстановлению выбитых во время страшных авианалётов витражей, посадке в вазоны цветов. Мне сразу вспомнились слова горьковской Вассы Железновой «Собственность обязывает». Именно этот принцип закреплён многими европейскими конституциями. Владение собственностью обязывает человека исполнять все требования и ограничения, установленные законодательством, т.е. владение ею должно одновременно служить общественному благу. А на практике получается, что мы порой не в состоянии или просто не хотим исполнять этот принцип для сохранения красоты, доставшейся нам от хозяина и строителя дома.
Классики русского модерна, построившие в Москве гостиницу «Метрополь», не случайно привели на фасаде этого дворца роскоши и комфорта цитату Ницше – «Опять старая истина: когда выстроишь дом, то замечаешь, что научился кое-чему». И очень символично, что эти слова немецкого философа были заменены на другую фразу, выполненную на красивых майоликовых плитках, философа Ленина: «Только диктатура пролетариата в состоянии освободить человечество от гнёта капитала».
Фото автора
