Бабу Лушу на улице Заводской маленького посёлка Непрочино знал каждый. Бабы называли её железной, путались, подсчитывая прожитые ею годы, и качали головами: "И время-то её не берёт, к земле не гнёт". Мужики вроде как побаивались: уж очень прямо и сильно умела она дать отповедь любому пьянице или оскорбителю, а то и могла двинуть по загривку своим осиновым батожком. Но больше всего баба Луша была интересна народу своим особым взглядом на жизнь. Бригадир трактористов Илья Названцев любил повторять:
- Эта дама - философских точек зрения. Всё у ней с глубоким смыслом.
С Ильёй никогда никто не спорил…
У Бабы Луши много дел. И своих - на подворье, большом огороде, и "общественных". Её неизменно выбирали в уличком, и председатель комитета - твёрдо сбитая, ухватистая тётка Лида - считала старуху своей первой помощницей. К ней она обращалась за помощью в самых сложных случаях. Часто жаловалась на беспутного соседа Степана:
- Последнюю рубаху ведь пропьёт, бабушка. Деток трое, а им с его зарплаты - шиш. Уж сколько раз его всем обществом совестили, а толку?..
Баба Луша горько вздыхала, кивала Лидии:
- Иди себе. Думать я буду.
Думала недолго. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы закончить начатое дело: домыть полы в сенях и дополоть грядку редиски. Потом она неторопливо мыла руки, повязывала на голову пёстрый платок и шла к Степану. Тот глядел на старуху сквозь полуприкрытые и припухшие с перепою веки. Недовольно и насмешливо тянул:
- А-а-а, Лукерья! Воспитывать пришла? Не дюже я тебя испугался.
Баба Луша согласно кивала головой:
- И то правда. Где ума нет, откуда страху-то взяться? Смотри, Стёпка, будет тебе наказание за все грехи.
- Бог твой что ли накажет? Меня не тронет, я атеист.
- Бог к тебе касательства не имеет. На кой ляд ты ему сдался? И то ведь… милостив он больно - Бог-то. Особливо к грешникам. Ты жизни побойся: она одна никого не прощает. И тебя не простит. Ты её в себе водкой проклятой убиваешь, так что ей такое отношение терпеть? Помрёшь ты скоро, Степан. На следующую весну и помрёшь. Я уж тогда по тебе Псалтирь почитаю, как след.
Говорила баба Луша о смерти мужика неспеша, как о деле давно решённом и ей ведомом. Говорила с такой глубокой уверенностью, что собеседник неожиданно трезвел и наливался злостью:
- Ты! Ты чего мелешь! Ты с чего это?..
Старуха с тихой грустью отвечала:
- Да известно с чего. Что уж тут… Гляди, пожелтел весь. Печёнка у тебя больная наскрозь. Может, и зимой помрёшь, не дождёшься весеннего солнышка. Жизнь-то, говорю, это тебе не Бог, не простит она тебя, Стёпушка. Ну да все мы на земле гости…
- Ты-то уж верно загостилась, ведьма старая!
Степан клял старуху, как мог. Орал, размахивая руками и стараясь выгнать из дум неожиданно подступивший к сердцу страх. Страх немного утихал после принятого на грудь очередного стакана бормотухи, но уходить совсем не собирался. Степан шёл к дружкам, выставлял им бутыль самогона и жаловался:
- Вот почто она так сказала? Что знает? Говорит - печёнка у меня. Верить, не верить? Лукерью в прежние времена за знахарку народ признавал. Или в больнице что узнала? Общественность! А ей, общественности, врачи всё скажут. От меня, можа, и утаят: слыхал я, что безнадёжным больным правды не говорят. А ей скажут. Кровь-то я сдавал месяц назад, когда простудой болел. И врач меня долго так слушал, обстукивал, головой вертел. Спросил: пью ли? Зачем спросил, а?..
Потом Степан не прикасался к самогону неделю. А бабу Лушу "разбирали" на колхозном собрании. Ругали, что в борьбе с пьянством избрала она "не наш метод", страшила мужика ложными сведениями о его негодящем здоровье и тем самым довела его до нервной трясучки. Одни обвиняли в упоминании Бога, другие - в том, что кроме Бога она придумывает ещё какую-то Жизнь. Она отмахивалась:
- Чего тут ложного? Какое у пьяницы здоровье? Вон дохтура спросите, он вам просветительскую лекцию почитает. А от Стёпкиной трясучки вреда никому нет. Мозгами потрясти полезно: глядь, и на нужное место стали. И жизнь… что, нету её, разве, жизни? Пусть она хоть триста раз социалистическая, а ответ перед ней любому держать. Ты вот, Пашка, прошлогодь семена в мёрзлую ещё землю сунул, отсеяться поскорее хотел, почётный значок себе на грудь прицепить. И что? Сгубил жизнь, что в тех семенах теплилась? И кто, как не жизнь тебе отплатила? Урожай - кошкины слёзы?! А Бог, что, он тебе с голоду пропасть всё едино не дал. Милостев, говорю, Кормилец.
Павел Новгородов краснел - была такая позорная страница в его колхозной биографии.
Илья Названцев хохотал:
- Философический смысл! И не поспоришь ведь, а, Павлуха?
Председатель колхоза Сергей Николаевич Воронов смущался:
- Насчёт Бога ты, Лукерья, поосторожнее… Не те времена.
А баба Луша усаживалась на свой стул и бормотала:
- Поосторожнее… Ну, давайте Пашку, что ли, кормильцем называть…
Её бормотанье услышали все, взорвались смехом….
"Просветительские" лекции насчёт вредного воздействия алкоголя и табака в посёлке проводились нередко. Чаще всего молодая фельдшерица читала их школьникам, но послушать её приходили и взрослые. Баба Луша - постоянно. Говорила:
- Люблю умные речи…
В отличие от старухи, ребятишки к умным речам относились без особого воодушевления. Путались в непонятных словах, скучали, а то и старались привести в смущение молоденькую "медичку" каверзными вопросами. Особенно усердствовал Лёнька Сорокин, не терпевший взрослых нотаций. Он с деланной наивностью выстраивал брови домиком, широко распахивал глаза и растопыривал руки:
- Наталья Викторовна! Вот Вы говорили, для детского организма алкоголь вредный. А взрослым что же, на пользу? Пьют взрослые-то. Отчего это: им маленько да можно, а нам - ни капли?
Фельдшерица пыталась рассуждать об особенностях детского организма. Окончив объяснение, спрашивала: "Понятно?". Школьники отрицательно крутили головами. Тогда баба Луша поднималась, проходила к учительскому столу и махала на "медичку" рукой:
- Сядь. Не так ты говоришь. Учёности, вишь, много, а толку нет. Ну-ко, я по-своему объяснять стану.
Старуха минуту-другую молча обводила взглядом ребятишек, потом обращалась к Лёньке:
- Ты, голубчик, вот что мне скажи. Когда ты восемь годков назад на свет народился, что ж сразу ножками по дорожке не побежал? Лежал в пелёнках, ножонками сучил, дёргал. Резко, прытко так дёргал, а шажочка ступить не мог. Отчего так: взрослые ходят, бегают, а ты лежишь, да только и дёргаешься? Молчишь? А я скажу. Ноги у тебя были, да сил в них - никаких. Потому - не по возрасту ещё ходить-то. Пришло время - зашагал. Вот и с водкой проклятущей так. На неё тоже свой возраст имеется.
Лёнька ерошил пальцами свои редкие брови и снова спрашивал:
- Значит, если возраст подошёл, пей, сколько влезет? А Наталья Викторовна говорила, что и взрослым можно только маленько. Почему?
Баба Луша вздыхала, гладила ладонью стриженую мальчишечью макушку:
- Дак ведь… И ходить с умом надо. Вот захоти ты коня либо автомобиль перегнать - задохнёшься и только. А то упадёшь, лоб свой об дорогу-то размозжишь - чего хорошего?
Считая, что разговор окончен, баба Луша поворачивалась, чтобы уйти, но её догонял неожиданный вопрос:
- И наркотики маленько взрослым можно?
Тут уж старуха теряла терпение, сердито всплёскивала руками:
- Ишь, удумали!
Ей возражали:
- Ну как же, если возраст придёт…
- Нету для наркотиков никакого возраста.
- Как же… нету…
- А так. Ходить ты в своё время начнёшь, а летать, будь тебе сто годов, никогда не сможешь. Полезай-ка на крышу да сигай вниз. И что? Крылья у тебя от того вырастут? Не вырастут. Не под силу человеческому организму летать. И наркотики ему не под силу. Тут не просто лоб расшибёшь, а и вусмерть разобьёшься очень даже непременно!
Продолжение следует.
