НАЧАЛО месяца марта. Марта 1942 года. Яркое солнце и весёлый перестук, перезвон капели по карнизам окон, возвещал о робком приходе тепла. Солнечные лучи проникали сквозь стёкла, приятно грея спину третьеклассницы Людочки, парта которой стояла как раз возле окна. Это была не её родная школа и не её классная комната. Девочек перевели сюда из разных женских школ города в это длинное, мрачноватое двухэтажное здание со множеством окон и выходом на центральную Советскую улицу, прямо напротив городского сада.
Конечно, здорово, что в центре, однако свою школу Людочка успела полюбить. Она находилась немного в стороне, на тихой улочке, небольшая и уютная, с маленьким, аккуратным школьным двориком, где на переменке девочки прыгали через скакалку.
Сейчас там, как и во многих других, располагался госпиталь для раненых бойцов, беспрестанно подвозимых от эшелонов, с вокзала. Дворик сразу наполнялся громкими мужскими голосами, кашлем, запахом махорочного дыма. Из машин, опустив борта, санитары вытаскивали носилки, на которых лежали мужчины и молодые парни с бледными исхудалыми лицами, сквозь несвежие бинты проступали пятна побуревшей крови. Стоны раненых приводили девочек в ужас, жалость к ним, беспомощным, заставляла трепетать их сердечки.
Часто Людочка видела, как в накинутой на медицинский халат шинели выходил к машинам доктор и, наскоро осмотрев раненых, командовал, в какое отделение кого заносить. Шли и сами, тяжело ступая, еле волоча ноги, опираясь на сучковатые палки или на руки таких же бойцов. Школьный сторож зорко следил за тем, чтобы дети, в такие моменты не появлялись возле школы, гнал прочь. Они выбегали за ворота, но не расходились, а продолжали наблюдать за происходящим через щели в заборе.
Людочка знала, что раненых доставляли с передовой, с фронта, где шли страшные бои. А это не так и далеко от Тамбова! Становилось жутко!
ПОД ДВЕРЬЮ класса гулко, ожидаемо и всё же неожиданно прозвенел звонок школьного колокольчика, постепенно удаляясь звуком дальше по длинному коридору, уносимый пожилой уборщицей. Девочки сразу оживились, завозились, и когда учительница произнесла привычное: «Так, все встали! Урок окончен!», принялись, торопясь, затискивать учебные принадлежности в портфели. Спешно завязывали тесёмочки на тряпичных мешочках, поставив прежде в них чернильницы-непроливашки.
Да и как было не спешить? Там, за углом, на подсохшем островке тротуара, мелом были расчерчены классики! Вдруг прохожие затопчут!
«Обыгрок» - баночка из-под ваксы, утяжелённая мокрым песком, у каждой всегда с собой, в портфеле!
Натянув на головы шапочки, наспех застегнув пальтишки, вспомнив в последний момент наставления мам, подвязав вязаные шарфы под воротники, Людочка и подружки, весело щебеча и смеясь, толкаясь и препираясь, высыпали из дверей и обескураженно остановились, в удивлении.
Возле домов, на тротуарах, по одному и группами молча стояли люди, много людей! Серые, безликие фигуры далеко растянулись вдоль дороги. Лица стоящих поблизости непроницаемы, с горестно поджатыми губами, со вселенской печалью в глазах, устремлены куда-то вдоль улицы.
Девочки, поглядев на окружающих, притихли, прижавшись друг к другу. Мимо, по проезжей части дороги, гарцевала лошадь с всадником, конным милиционером. Он молча, пристальным взглядом обводил толпу людей, задерживаясь на некоторых, отдельных лицах, будто предостерегал: «Ну-у-у! Посмейте только! Я вас!».
Людочка испуганно зарылась носиком в шарф, захотелось спрятаться от этого «колючего» взгляда.
Милиционер проехал вперёд, освобождая дорогу для идущих колонной военных, разгоняя зазевавшихся обывателей, норовящих перебежать улицу.
Стуча по тротуару множеством ног, обутых в солдатские сапоги, шли военные в шинелях, пилотках, с вещмешками через плечо.
Да, военные! Но это были молодые женщины, девушки!
Шли молча, целеустремлённо, проникаясь ответственностью, которая предстояла, той миссией, возложенной на них, тем доверием, оказанным им, таким молодым. В тишине улицы слышалось мерное дыхание множества людей. И хоть шли они не маршевым, а свободным шагом, глаза, тем не менее, устремлены прямо, в затылок впереди идущей, чтобы ничто не отвлекало.
Молодые, симпатичные, раскрасневшиеся от ходьбы лица, кудряшки выбились из-под пилоток. Волосы в основном короткие – видимо, постриглись для удобства, однако, нет-нет, да и увидишь за спиной, на шинели, длинную, туго заплетённую девичью косу.
КАК ЖЕ ТАК? Девушки - и на войну? Людочка впервые видела такое! Медсёстрами работали, да, а эти - куда теперь? Папа как-то говорил, что война - это мужская работа. Непонятно!
Завершал колонну ещё один милиционер верхом на коне.
Женщины в толпе прижимали руки к груди с тщетной надеждой утихомирить душевную боль, провожая своих милых, дорогих девочек.
Пожилые мужчины мяли кепки в руках, желваки ходили ходуном на небритых щеках, они пытались справиться с волнением.
Чувствовалось, напряжение нарастает.
И именно в этот момент над толпой людей, над шагающей колонной, ещё не успевшей отойти далеко, завернуть за поворот, на Интернациональную улицу, ведущую к вокзалу, раздался надсадный, громкий женский крик:
- О-о-а-а-й! На у-б-о-о-й иду-уть! Скока де-тиш-кав не на-ро-дит-ся-а-а!
Крик заметался между плотно стоящими домами, взвился ввысь и покатился - через городской сад вниз, к реке Цне. Толпа, будто ожидая, подхватила его в десятки глоток, в едином порыве:
Улица переполнялась криком, он то усиливался, нарастал, то на мгновение притихал, чтобы возобновиться с новой силой. В безнадёжном порыве изменить что-то, в необходимости, неотвратимости происходящего, люди кричали, стонали, выплёскивая свою боль!
Лошадь перепуганно стригла ушами, храпела, пытаясь взвиться на дыбы и сбросить седока, поводя зрачками широко раскрытых глаз, не понимая причины появившегося так неожиданно звука, пританцовывая, кружась на месте, стучала копытами.
- А-а-а-а!- продолжала выть и стенать улица.
Личико Людочки исказила гримаса горя, она всхлипнула раз, другой и вдруг, поглядев на окружающих её людей, заплакала, поддаваясь всеобщему настроению. Подружки тоже рыдали.
А девушки молча, не оглядываясь, не выбегая из колонны, не приветствуя провожающих взмахом руки, не поворачивая головы в сторону близких, родных, шли вперёд. Только шаг их стал быстрее и чётче, да спины слегка ссутулились, сжались под криком безысходности, да головы втянулись в плечи. Вскоре они завернули за угол, за выступ здания. Колонна уходила в сторону вокзала уже по другой улице, она скрылась из виду.
Людочка утёрла мокрое от слёз личико рукавом пальто, подумав по-взрослому: «Ушли в войну», - и горестно, не по-детски тяжело, вздохнула.
