Она часто задумывалась, за какие вины и грехи выпала ей несчастливая и даже несчастная жизнь? Почему всегда то, чего она страшилась, избегала, неотвратимо приходило к ней? Вот и сейчас: арестован второй её сынок Ромочка.
Вера тупо тукалась головой об дверь судьи.
Пристав отодвигал её, но она упёрлась в чёрный мундир и зарыдала.
– Женщина, остановитесь, идёт заседание. Очнитесь! Есть порядок. Пишите жалобу, идите к адвокатам.
Вера бессильно застучала кулачками по большой мягкой груди с тяжёлой оловянной бляхой. Немолодой, всё понимающий, судебный страж легко взял её руки и несильно сжал.
– Пройдёмте, гражданка, ваше горе понятно, но нарушать порядок поведения в суде нельзя, мне за вас попадёт.
– Какую передачу? Его же только что арестовали. Идите завтра в СИЗО. Всё к следователю. Он теперь ваш бог, царь и воинский начальник.
– А почему воинский? Он же отслужил.
На улице ей стало муторно. Духота, её дрожь бьёт. Вот и второй в тюрьме, а она на каторге невыносимой. Шестой десяток, а она «вечная девочка», как шутят на работе товарки. Фигурка. Брючный костюм, юбка выше колен на ладонь. Дура старая – чем длиннее года, тем короче юбка, у людей-то наоборот. Может, она непутёвая?
Нет, вроде, не шлюха. Изменила Николаю всего один раз за тридцать лет и не жалеет. Тогда в Гаграх не могла устоять перед красавцем кавказцем, да и мстила мужу за пьянство и унижения. Только с ним и поняла, что такое страсть.
Чем быстрее подрастали сыновья, тем чаще приходила ей мысль о неоплатном долге перед родителями. Что мы им задолжали? Любовь и уважение? Деньги, которые они истратили на нас? Как отплатить? Кредиты мы взяли у отцов и матерей неоплатимые, хоть и беспроцентные. Где та сберкасса, где открыт счёт на тот свет?
Вера родилась с Костей двойняшками. Слава Богу, двуяйцовыми, не похожими ни внешне, ни внутренне. Старший, Оська, рос ясным и чистым мальчиком, легкоранимым и обидчивым, встанет, застынет, губы сожмёт, а глаза набухли. Всё ему прощалось.
Когда ей было года четыре, отец по пьянке сказал матери:
– Решил я с тобой, Нинок, развестись. Больно ты скучная и плоская. Столько баб красивых мимо бегают, а я тут с тобой кухтаюсь. Надоела ты мне, как горькая редька. Не получилось из нас Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды.
– А как же дети, Вить? Ведь четверых настрогали. Я их без тебя не подыму, да и люблю я тебя сильно, до смерти… Я без тебя не смогу.
– Зато я могу. Уезжаю в Воронеж. Помогать буду поелику возможно. На алименты подашь, получать будешь меньше, имей в виду...
Приезжал отец на Новый год и 9 мая, как участник войны. Выставлял бутылку водки «Пшеничная», круг ливерной колбасы, неприятно жёлтое, без прожилок сало и большую связку баранок всегда каменной твёрдости. Конфеты-подушечки и леденцы пахли селёдкой, отчего она их терпеть не могла всю жизнь.
Подарки отца мать на следующий день несла в мусорный ящик: самые дешёвые туфли и те на одну ногу, страшненькие платьица, выгоревшие наполовину, может, от долгого лежания на витрине, куклы-инвалиды, без руки, или без ноги, с треснувшими головами, простуженно хрипящие. Отец шутил: они тоже участники войны. Видно, покупал он их в уценённых магазинах или на толкучках. На хорошее денег жалел.
Зато цветы привозил всегда. Зимой гвоздики, летом розы. Видимо, осталась привычка от ухаживания за своими сожительницами. Они стояли в воде, пока не начинали вонять, а когда высыхали, долго стояли в пустых вазах. Денег давал мало, сам перебивался «с хлеба на водку». В дни Победы облачался в «ПШ» – полушерстяную солдатскую форму, выменянную на три бутылки водки у случайного дембеля. На груди носил только три боевых награды: «Красную звёздочку», «За отвагу» и «За взятие Кенигсберга».
– В Калининграде во взводе трое осталось. Наших там полегло больше, чем жителей.
– Всё это цацки, значки красивые. Их всем дают.
Брился опасной бритвой в деревянном футляре, обливался «одэколоном» «Шипр», надраивал старенькие потрескавшиеся хромовые сапоги, брал Веру за руку и шёл к Вечному огню.
Вера спрашивала, поводя, словно бабочка-капустница, огромными жёлтыми бантами:
– А почему он называется вечным? Он что, никогда не погаснет?
– Память о нас будет жить вечно! – усмехался отец.
После двух рюмок быстро хмелел и начинал орать песни:
– Артиллеристы, Сталин дал приказ…
Приставал ко всем с расспросами:
– А почему мемориал на площади Степана Разина стоит? Он сейчас кто? Бандит-террорист или освободитель трудового народа?
– Время летит всё быстрее, а мы с возрастом бегаем все медленнее.
Веру бесили отцовские философские высказывания, вычитает где-то и выдаёт за свои.
– Смерть, дочка, это последняя тайна жизни.
Последыш Володя родился малословным задумчивым брюнетом, непохожим ни на кого из родни. Так и прожил он свою шалапутную жизнь молчаливым бобылём. После армии выучился на телемастера, и началась малоденежная, но магарычёвая жизнь. Починит «Рекорд» соседу, тот ставит бутылку – святое дело и взаимоуважение, деньги со своего брать неудобно. Семью не завёл, завёл дворнягу, такую же молчаливую с тоскливыми глазами. Она следовала за ним, и он кормил её тем же, чем себя. Даже посуда у них была одинаковая – солдатские миски из нержавейки, одна на столе, а другая на полу. Иногда он их путал.
Об одиночестве Вера брата не спрашивала, а когда ему перевалило за пятьдесят, то и думать о женитьбе брата перестала. Да и где бы он жил с семьёй? В развалюшке, что сгондобил отец на юге города, жили мама, Оська с женой, дочерью и сыном. Ютились кое-как на двенадцати метрах. Ушёл Вова из жизни, уйдя на дно. Странно-нелепо, как жил. В его день рождения Вера подарила ему флакон туалетной воды, которой он никогда не пользовался. Выпили: она рюмку, он остальное и пошли купаться.
Цна, она только с виду голубка, а внутри змея ненасытная, сколько уж людей поглотила? И отплыли-то метров двадцать, брат вскрикнул, схватился хваткой, как потом оказалось, смертной, и потянул её в глубину. Никому она не рассказывала и не скажет, понимая, что тонет вместе с ним, ударила брата по голове что было мочи, отпустил он её и с открытыми глазами ушёл под воду, как в кино «Титаник», стираясь в зелёной воде из виду и из жизни. Вера от ужаса оцепенела и сама чуть не утонула. Помочь брату не могла, с детства до смерти боялась нырять. Искали его водолазы два дня и не нашли, может, течением глубинным унесло к Пригородному лесу? Так и говорили на поминках: «пусть вода ему будет пухом». А оставшийся пустым гроб пришлось продать по дешёвке.
Миловидная жена Оськи со временем превратилась в смазливую мегеру. Мужа она не ставила ни в грош и удивлялась:
– Как это меня, такую умную и красивую бабу, угораздило выйти замуж за тебя, полное ничтожество и никтожество?
«Прихватизировав» тяжким трудом заработанную им на стройке двухкомнатную квартиру, рыжая фурия без снисхождения к мужу и без жалости к детям выгнала их на улицу, оставшись вдвоём с любовником. Брат пытался повеситься, но, слава Богу, неудачно – оборвалась верёвка, но повредил шейный позвонок и стал инвалидом.
– У меня орден Славы третьей степени, а у тебя инвалидность тоже третьей. Так что мы теперь с тобой оба кавалеры и при том холостые. Моя Полина меня тоже из квартиры выселила. Зря я тогда от матери ушёл. Сколько этих «Б» сменил. А лучше её не нашёл. Так что моё свободное плавание потерпело сокрушительное кораблекрушение. Напоролся, за что боролся. Но я, как ветеран ВОВы, жилплощадь выбил. Забирай детей и шуруй ко мне в Воронеж.
Стали они вчетвером жить-поживать в однокомнатной «хрущобе». Оська работал охранником в магазине. Сутки дежурит – трое пьёт.
Из доброго ласкового мальчика, похожего на Есенина, превратился брат в тупое равнодушное брюхо в чёрной униформе с громадными, шитыми шёлком, буквами «охрана». Сохраняя магазин, не сохранил он ни себя, ни отца.
Отец чем старее, тем больше винился и раскаивался. Упадёт на могилку и причитает пьяно:
– Прости ты меня, Нинка, гад я и сволочь. Фашист. Таких убивать надо на корню калёным железом. Бросил тебя с детьми малыми на произвол бурь жизненных.
Мама дожила до семидесяти семи. Как вышла на пенсию, ходила в церковь и в больницу. В церкви молилась, а в больнице выносила из-под тяжёлых. За сидельство ей платили деньги, зарабатывала хорошо, заработок делила между попами и детьми.
– Мама, зачем тебе это нужно. Мы что, не можем тебя содержать? Все работаем, да и ты пенсию получаешь. На жизнь хватает…
– А на смерть? Мне смертные надо готовить. Не могу людям отказать. Всё больше знакомые да дальние родственники. Дома сяду, враз помру.
– А в больнице? Они же при тебе мрут. Это что, положительные эмоции?
Нина Григорьевна умерла в своей постели. В той больнице места ей не нашлось, даже в коридоре. Да и некому было с ней сидеть. У Веры как раз квартальный отчёт. Не зятю же из-под неё горшки таскать. Доброму человеку – лёгкая смерть. Заснула и не проснулась. Вера утром зашла, а она холодная. Но причаститься успела. Батюшка знакомый пришёл. Взяла она его за руку и просит:
– Отпусти ты меня, отпусти, не могу больше.
Лежала с открытыми глазами и ртом. Пришлось железные рубли класть, а подбородок подвязывать, а то люди осудят.
Младший Николай подрос, стал в хоккей за « Химик» играть. Получился из него рослый красивый добрый парень. С детства ласковый был. Подойдёт, обовьёт ручонками:
После Чечни сын стал нетерпимым, отрывистым, грубым. Она попыталась приласкать, приголубить сына и почувствовала, как по его телу пробежала волна неприятия.
– Не надо, мама, я давно не маленький.
Сел он за наркотики, к которым пристрастился на Кавказе. За сбыт дали пять лет. На адвоката, передачи шли все небогатые сбережения. Сколько дней простояла она около СИЗО. Консервы нельзя, таблетки тоже, тем более наркоману. Развалющка на Южной осталась пустой, и Вера сделала её дачей – летом жили там, сад, цветы, трава, река. Но по закону в наследство вступил отец.
– Дом продавать буду. Вы тут в трёхкомнатной барствуете, а мы там в Воронеже вшестером в однокомнатной. Обменяем с доплатой на двушку.
– Ну нет, я не дам. Это наше гнездо родовое и родимое. Её грош цена, а память обо всех…о Вове, матери. Коля с тюрьмы скоро придёт.
Отец уехал, пообещав вернуться через месяц. Но вместо него раздался странный звонок.
– Дочка, я завтра выезжаю. Поездом. Самолёты не ходют, а дед хочет в Тамбов.
Странный, потому что он никогда не звонил. Просто приезжал неожиданно.
Прошло три дня, а отца нет. Вера заволновалась, запаниковала, телефоны не отвечали. Села на ближайший автобус и через четыре часа была в Воронеже. Оськин мобильник откликнулся сразу.
– Он в больнице. Инсульт. Сегодня должны выписывать – дальше держать не будут. Может, ещё застанешь. Он сам ходит.
За две остановки до больницы Вера на перекрёстке увидела толпу народа, милицию и скорую помощь. Сердце ёкнуло.
– Надо было позвонить, ваш отец с полчала как ушёл.
Вера поняла всё. Даже в школе, на стадионе, она так не бегала. Отец лежал в карете скорой помощи без признаков жизни. Машина сбила его на зебре пешеходного перехода, а водитель скрылся.
В травматологии врач вынес приговор,
– Ваш батющка получил травмы, несовместимые с жизнью. Черепно-мозговая, переломы ключицы рёбер, разрыв селезёнки. Учитывая возраст, он не жилец.
Вера месяц не отходила от отца, сделала его жильцом, несовместимым со смертью.
В день выписки позвонила Оське. За всё время никто из них деда ни разу не навестил.
– Я его к себе не возьму. С меня хватит, намучился. Только через мой труп. Теперь твоя очередь дочерний долг отдавать. Вези его к себе в Тамбов. У вас места много. А мне больше не звони. Пенсию за него я получать буду – компенсация за уход, ремонт делать надо.
...Дама в чёрной мантии спросила:
Судья её выслушала и пожевала губы.
– Я тоже мать и только поэтому разговариваю с вами.
– Но он же только подвёз его. И пальцем не тронул. Зачем ему деньги? Он зарабатывает прилично.
– Я санкционировала арест вполне законно. В его действиях имеется грабёж. Доказывайте вашу правоту вместе с адвокатом, а меня прошу извинить – заседание.
Дома она вместе с мужем отнесли отца в ванную и искупали. Сменила бельё и с чистой совестью разрыдалась на кухне.
Через три дня её вызывали в райпрокуратуру.
– Тут ваш брат из Воронежа жалуется, что вы издеваетесь над престарелым отцом, прикарманиваете пенсию, не кормите, не поите, не ухаживаете за ветераном войны, что можете пояснить по этому поводу?
…Иногда ей хотелось убежать в лес и голой на суку тёмной ночью выть на Луну, как делала, по рассказам матери, её бабка Лиза, скрывавшаяся от побоев пьяного мужа.
