Мария Ивановна Овчинникова нередко слышит от более молодых своих соседей или героев телевизионных передач жалобы на сегодняшнюю жизнь. И каждый раз удивляется, никак не может понять, что же не устраивает этих людей? Она-то сама Бога не устаёт благодарить за то, что есть у неё дом, в котором светло и тепло, какая-никакая пенсия, кусок хлеба на каждый день… Женщина умеет ценить эти скромные блага. Этому научила её Великая Отечественная война.
Сиротская доля
Родилась маленькая Маша в 1930 году в посёлке Новый Свет ранее Шпикуловского, а ныне Жердевского района. Вспоминает, что красиво там было - "просто невозможно как!". А вот жила семья не слишком справно:
- Домишко наш - на две семьи. Занимали мы одну "избу", которая была и кухней, и горницей одновременно. Отец мой - тракторист, бригадир, рано умер. 27 лет ему всего было. Помню, мать по нём кричала - страшно! А кричи - не кричи, детей поднимать надо. Двое нас у неё осталось: я и моя младшая сестричка Аня. Четыре года у нас с ней разницы. Трудно маме приходилось. В колхозе работала: чего заставят, то и делает. Трудодни ей засчитывали, на них зерно давали, а надо же и копейку в доме иметь. Да где одной бабе с детьми и без мужика денег заработать? Вот поэтому мне и учиться не пришлось: в школу, а она далёконько, не в чем ходить было. Сбегала несколько раз на уроки, расписываться научилась - и ладно. Кроме того, если бы я в ученье-то подалась, кто за домом и младшей сестричкой присмотрит? Кто по хозяйству хлопотать будет, пока мать в поле?
Когда уходит детство
День, когда стало известно о начале Великой Отечественной войны, Мария Ивановна не помнит, а вот то, что происходило позже, - ничем не вытравить из памяти:
- Мужиков забрали. Бабы да старики за самую тяжёлую работу принялись. Ну и мы, малолетки, с детством распрощались. Раньше-то как дела домашние справишь, так и бежишь в лапту играть. Теперь забылись забавы. Женщины траву или рожь косят, снопы вяжут, и мы в поле: воду для питья им в вёдрах подносим. Разумши бегали, а вечером при свете фитилька занозы из подошв вытаскивали. Вязать я тогда научилась: варежки, носки на фронт отправляли. Потом и косу в руки взяла - тяжёлой она по первости показалась. Снопы таскала, в копны укладывала. Ещё на свёкле работала. Взрослые её на лошадях копали. Было такое приспособление… не то что плужка или соха, а вроде как лемешок. Ну а мы из борозды ту свёклу выбираем, в кучки складываем, чистим. Холода настанут, а одежонка плохая, обувки по погоде и вовсе не найти. Резиновые сапожки, бывало, на босу ногу натянешь, а на улице уже заморозки. Ноги стынут, прихватывает их морозцем к сапогам-то… Часто в Жердевку ездили, она от нас за 40 или 50 километров. Зерно на элеватор возили: на лошадях, на быках. Поехала так-то однажды, дело поздней весной было. Путь мимо глубокого оврага лежал, а там речка. Жарко, быки мои пить захотели, к воде потянули, да чуть в этот овраг не свалились. И как я их удержала? Спрыгнула с телеги, перед мордами палкой замахала, едва на дорогу повернула. Страшно было. И не только потому, что в овраг опрокинуться могла. Думала: не удержу скотину, посадят ведь: за зерно, за быков. А что ж вы думаете? Обычное дело…
Всё для фронта
Зимой донимал холод. Печь в избе есть, да попробуй истопить её, если дрова - дефицит:
- Лес у нас рядом, а взять оттуда почти ничего нельзя. Лесник увидит, кто топливо промышляет, - засадит. Свой вроде мужик, а как с ним договоришься? Над ним тоже - Закон стоит. Он его исполнять должен. Но мы всё же ходили дровишки воровать. Следили за лесником: как домой пошёл, мы тут как тут. Где уж там что срубить, собирали только. Осенью листву из леса таскали, пеньки, которые совсем гнилые, выкорчёвывали. Или какое упавшее сухое деревце прихватывали. Тем и топились.
Свирепствовал голод, уносил силы, здоровье. С колхозных полей сельчанам не доставалось ничего:
- Всё, что выращивалось, - для фронта, для победы. Понимали мы это, но иногда… За нашим огородом пшеничное поле было. Сбегаешь туда, пригоршню зерна нашелушишь... Знаешь: если прихватят, плохо будет, а чтобы удержаться - на то сил никаких нет. Или горох: после уборки его на поле ещё много остаётся. Запашут его всё равно, лучше уж мы соберём. Но так мы думали, а объездчик иначе. Поймает на поле, всё отберёт.
Имелись у деревенских жителей собственные огороды, только и с них прокормиться было трудно:
- Сажали мы картошку, просо сеяли. И видишь ты, как выходило… В военные годы завсегда какая-то беда приключалась. Засуха случалась, дождя почти не выпадало. А бывало и так. Созреет просо, завтра косить его, а тут налетает страшная буря - всё повыбьет! Плохие урожаи мы собирали. И с того сбора нужно было ещё налоги платить. Судили даже за недоплату-то. У нас в счёт долга швейную машинку забрали. Картошку - на фронт. И какую попало не возьмут. Набрали мы однажды того картофеля сколько полагается, сдавать повезли. Мелкую у нас и не приняли. Мать спросила, почему, а ей ответили: "Знаешь, сколько на фронте солдат? Сколько картошки для них начистить надо? Когда им с вашей мелочью ковыряться? А не успеет повар начистить - его на гауптвахту! Так что везите нам крупный картофель".
Спасаясь от голода
Маша радовалась тому, что им удалось сохранить корову:
- Нам полегче, чем другим, приходилось, хоть лебеду не ели. Но и настоящего хлеба не видали, на одном молоке держались. Наработаешься в поле, придёшь домой, а там еды никакой. Тогда мать молоко вскипятит, попьём - и спать. Берегли мы корову, знали: без неё нам - голодная смерть. О кормах для скотины пуще всего заботились. Нелегко это было, но кое-как справлялись. В подсолнухи ходили: в них завсегда повители много - её и рвали, руками. Подкашивать траву где-то случалось. Но всё равно этого не хватало. Наступала зима, и мы ходили воровать корма в колхозных омётах. В путь отправлялись потемну: ранним утром или поздним вечером. Мрак непроглядный, вокруг одни поля - никаких тебе ориентиров. Позёмка морозная так и обжигает лицо, за одежду цепляется, тащит за собой, с пути сбивает, с ног валит. Силёнок и так мало, а тут ещё страх охватывает. Во-первых: как бы не поймали на воровстве-то. А во-вторых: диких зверей опасаешься. Волки тогда не то что в поле или в лесу, а и по деревне, как хозяева, бегали. То овец порежут, а то и собаку прямо с завалинки дома утащат. Было такое, помню. Пёс гавкает, конечно, да волк его не дюже испугался. Один раз подошла я к омёту. Сбоку яма - колхозные кормовозы корм для скотины оттуда брали. В той яме волк ночевал, меня увидел, выпрыгнул, хорошо, что убежал, не стал на девчонку нападать. А напал бы, и палкой от него не отбилась бы…
Радость,омытая слезами
Казалось, не будет конца и края страшной войне. Но настал долгожданный день Великой Победы:
- Утром перед работой колхозники по обычаю собирались в конюшне. Так было и в тот раз. Обсуждаем свои дела, видим - мужик из другого посёлка на лошади скачет. И так уж быстро - страсть прямо! Всполошились люди, кто-то говорит: "Ещё кого-то убили, видать, похоронку везёт, потому и едет так резко". А мужик нас увидел, издалека ещё закричал: "Война замирилась! Войне конец!". Радость была, конечно, большая. Только в память мою врезалось не то, как радовались, а то, какой плач тогда стоял. Как женщины голосили по своим мужьям, сыновьям, отцам. Кто-то из них похоронку только намедни получил, кто-то давно своего родного-любимого оплакал. Небольшое у нас поселение было - 40 домов. Из него в живых, может, несколько мужиков и осталось. Меньше десятка, поди. Из тех, кто в тылу служил. Остальные не вернулись, осиротили свои семьи, всю деревню осиротили.
Под мирным небом
После войны Мария уехала в другой посёлок: там не трудодни за работу начисляли, а живые деньги платили. Два сезона трудилась свекловичницей: полола и раздёргивала свёклу. Жила вместе с подругами в бараках, на выходные уходила домой: пешком за сорок километров.
Когда девушке исполнилось 18 лет, она устроилась дояркой. 17 бурёнок доила, чистила их, хвосты мыла. До света поднималась с постели, чтобы успеть справить свою работу до положенного часа. Летом жила вместе с коровами в летнем лагере, а проще говоря - прямо на пастбище:
- Избёнка там была поставлена, в ней и ночевали. Семейные доярки так и деток своих туда привозили - это если приглядеть за ними больше некому. Кормились "на своём" - кто чего из дома прихватил. Ну и молоко, конечно… Иногда гости к нам заглядывали: подружки, ребята. Только я не разгуливалась: поем и спать. Может, потому и замуж поздно вышла.
Судьбу свою Мария Ивановна встретила в 1954 году. Познакомилась на деревенской "улице" с парнем из соседнего села. По документам значился он Виталием Васильевичем, а звали его все Виктором. Скоро расписались, хотя до тех пор Мария и мыслей о замужестве в голове не держала. Свадьбу отгуляли, как следует:
- Мама мне всё приданое справила. Занавески: и на окна, и те, что над кроватью положено было вешать, и постельное... Платье у меня было белое, шёлковое. Восковые цветы в волосах, фата. И на столе - чего только не было! И курятина, и гусятина, и блинцы… Тогда уж о голоде все забыли. Народу - видимо-невидимо! Гармонь поёт, пляски, веселье! Жить я к мужу пошла - в Петровку. Потом мы в Уварово переехали - в семидесятых годах. Я устроилась в химзаводскую столовую кухонным работником. Муж на том же предприятии трудился - плотником. Двоих детей воспитали - дочку и сына. Дочка слишком рано из жизни ушла… Внучка и правнучка мне от неё остались…
