Женское начало

Представлять этого человека, эту поэтессу было бы, наверное, как-то не совсем этично, даже бестактно, что ли, — и себя показать крайне несведующим, не знающим, что все ее и так знают... Ну, все не все, но Майя Румянцева была уже тогда, лет сколько-то назад, очень популярна, и не только как тамбовская, не только липецкая (об этом позже) или столичная (вообще-то она москвичка) поэтесса.
Опять же не касаясь подробностей литературной биографии, напомню, что, например, в 1969 году в издательстве "Молодая гвардия" (далеко не каждый тогдашний автор мог удостоиться такой чести) в серии "Библиотека избранной лирики" вышла ее уже не первая книжка (держу в руках).
И кто представлял Майю! Так и не хочется сказать: сам — и просто любимый очень многими поэт — Эдуард Асадов. Это из его предисловия "Поэзия веры и нежности": "Многие ее стихи известны уже самому широкому читателю. Кто не знает сегодня превосходного стихотворения Румянцевой: "Баллада о седых"? И не одно это"...

И выходит ее другая книга — "Избранное", в издательстве "Художественная литература", и предисловие пишет известный поэт и прозаик Владимир Цыбин. Кстати, он тоже упоминает "Балладу о седых"...

Так к чему всё это я — и кстати или некстати? Кстати! Дело в том, что ровно сорок четыре года назад, месяц в месяц, в марте то есть, ваш покорный слуга, а тогда молодой корреспондент молодежной газеты "Комсомольское знамя" взял первое интервью в нашем городе у только что переехавшей в Тамбов из Липецка Майи Александровны Румянцевой. Год 1967-й. Это не было разговором с десятью-пятнадцатью вопросами и ответами, а что-то вроде, как бы сейчас сказали, — блиц-интервью. Всего один неожиданный вопрос: "Что бы вы пожелали мужчинам?" Повод? Очень простой — 8 Марта, и номер вышел в этот день. Такая вот шутка.

Чья это идея — убей, не помню. Но вряд ли моя. Скорее всего, нашего хорошего и до сих пор не забытого редактора Георгия Дмитриевича Ремизова. А вот почему он поручил это мне, литсотруднику самого серьезного отдела — комсомольской жизни, тоже не знаю. Наверное, обратил внимание на мою иногда шутливую (или слегка ироничную) манеру писать.

Майя, помнится, тогда только переехала в Тамбов. Вот именно — из уже упоминавшегося Липецка. Жила, кажется, еще в гостинице. И Георгий Дмитриевич, вокруг которого крутилось огромное количество прежде всего поэтов, их прямо тянуло к нему, — Г. Д. договорился с ней, что я на нее выйду. И я вышел. По телефону, зная нашу идею, она и продиктовала мне текст. Конечно, сбила меня с толку этой "Евтушенкой", но шутку ее я довольно быстро понял.
Вот это предисловие (по-нашему — врубка) и вот пожелание Майи "поэтам сильного пола".

В каскаде очень милых, конечно, подарков женщинам и необыкновенно искренних, разумеется, пожеланий "счастья, здоровья и успехов в личной жизни" имеет ли право и женщина пожелать что-нибудь мужчине? Имеет! И если эти пожелания не очень шутливы, как нам хотелось бы в праздник, то причина тому — сами мужчины, но отнюдь не отсутствие юмора у женщин. Итак, всего лишь на один вопрос отвечают женщины: "Что бы вы пожелали мужчинам?"

Майя Румянцева, поэтесса

— Прежде всего, благодарю "Комсомольское знамя" за предоставленную возможность съехидничать в адрес мужчин, ибо само предложение газеты пожелать им что-нибудь в женский праздник стирает грань между мужчиной и женщиной и, даже больше того, ставит мужчин в положение женщин и наоборот. Благодарю и не упущу возможность в этот праздничный день испортить настроение поэтам сильного пола и пожелать им писать такие же сильные стихи, какие пишут представители слабого пола — Ольга Берггольц, Белла Ахмадулина, Римма Казакова, Евгения Евтушенка.
Р. S. Если бы редакция "Комсомольского знамени" (состоящая, кстати, сейчас только из мужчин) вычеркнула последнее имя в приведенном выше списке, она продемонстрировала бы свое нежелание принизить мужчин до уровня женщин. А не к тому ли она сама нас призывала (смотрите сначала)?

Что касается Евтушенко, то вот такое обращение к нему я воспринял как дружескую подначку, ехидничанье по отношению к человеку, которого хорошо знаешь. Скорее всего, они вращались-общались где-то в одном кругу, и у них было много общего как у людей примерно одного возраста — Евгений Александрович моложе Майи Александровны всего на пять лет.
А телефонным ли только звонком ограничилось наше общение с приезжей поэтессой? Нет, конечно. Во-первых, я ее просто знал — стихи то есть. Во-вторых, видел читающей эти стихи.
Дело в том, что чуть раньше, в сентябре 1965 года, в Тамбове прошел (кажется, первый) День поэзии. Это как раз на том месте, напротив гостиницы "Тамбов", где теперь стоит памятник Сергееву-Ценскому на Набережной. Очень хороший солнечный день, воскресенье, много народу и много поэтов. Алексей Марков из Москвы, оттуда же наш Василий Журавлев, наши же Алексей Васильев, Семен Милосердов, совсем молодой Женя Харланов... Репортаж оттуда делал опять почему-то я.
Так вот тогда и увидел ее: "А поэтессе из Липецка Майе Румянцевой после стихов о мире было предложено более конкретное: "О седых! О седых!.." — это строки из газетной публикации, а стихи — та самая "Баллада о седых". Чуть дальше: "И опять Майе Румянцевой дружно кричали: "Еще, еще! "Галку!", "Галку!"..." Было, есть и такое запоминающееся стихотворение:

...Мы шли к корпусам,
под мышкою книжки,
А Галкин портфель
носили мальчишки.
В читальнях вздыхали
мы перед сессией,
А Галка в машине
каталась с профессором...

Может быть, вот после этих зрительских-слушательских "Еще, еще!" Майя и переехала насовсем в Тамбов? Кто знает...
Конечно, мы и еще встречались. Она часто приходила в редакцию, прежде всего, конечно, к Ремизову — стихи для публикации у всех поэтов он отбирал сам.

И в этом редакторском кабинете она часто шутила, улыбалась — ей нравилось быть у нас. Что-то рассказывала о московских литературных связях. Ремизов сам писал — прозу, и ему, конечно, интересно было все это услышать о братьях-писателях, а для нее — просто о хороших знакомых. И без всякого гонора. О Ярославе Смелякове, например, как они сидели где-то в Праге за каким-то отнюдь не письменным столом, и какие шутки — на грани фола — выдавал замечательный советский поэт.

А потом мы не виделись шесть лет — я уехал в Казань, работать, писать фельетоны и юморески. С ними-то вернулся и обратился к Майе Александровне, когда встал вопрос о моей первой книжке. Я об этом и мечтать не мог — она запросто вышла (позвонила, кажется) на Леонида Ленча, очень известного тогда сатирика, и он довольно быстро прислал очень положительный отзыв-рекомендацию (храню!). Как старый знакомый, но не мой, а Майин, с которым, правда, чуть позже и я встречался — в ЦДЛ, Центральном Доме литераторов.
А потом наступило печальное время. Майя Александровна тяжело (но кто же знал?!) заболела. Мы, я и тоже журналист Женя Писарев, ее навещали — и дома, и в больнице. До марта 1980 года...

Ну и напоследок — к тому самому интервью. Не только поэтессу я обслужил с ехидным вопросом насчет мужчин. Еще пять дам: студентку пединститута, официантку ресторана, сержанта милиции и — в одном лице — сотрудницу медвытрезвителя, парикмахершу и даже секретаря райкома комсомола. Длина ответов, так сказать, у всех почти одинаковая. И вот лишь выдержки.

Ну что может сказать работница парикмахерской? "Мужчины обычно дотягивают до последних дней и приходят такие обросшие, что с ними бывает просто не справиться. Отсюда: мужчины, ходите стричься и бриться регулярно и не капризничайте".
А вот — из вытрезвителя: "Мужчины так отметили свой праздник, что их к нам попало больше, чем в обычные дни. Вот и хотелось бы пожелать мужчинам, несмотря на их огромную любовь к нам, не отмечать так сильно женский праздник".

Из ресторана "Тамбов", пожелание от официантки: "...почаще вспоминать, что и женщины не прочь пойти в ресторан, и не только раз в году".
И так далее, и тому подобное.
Давно это было. Именно в марте 1967 года.

БАЛЛАДА О СЕДЫХ


Говорят, нынче в моде седые волосы.
И "седеет" бездумно молодость,
И девчонка лет двадцати
Может гордо седою пройти.
И какому кощунству в угоду,
И кому это ставить в вину?..
Как нельзя вводить горе в моду,
Так нельзя вводить седину.
Память, стой... Замри... Это надо.
То — из жизни моей, не из книжки.
...Из блокадного Ленинграда
Привезли седого мальчишку.
Я смотрела на чуб с перламутром
И в глаза его, очень взрослые.
Среди нас он был самым мудрым,
Поседевший от горя подросток.
А еще я помню солдата.
Он контужен был взрывом гранаты,
И оглох, и навек онемел.
Вот тогда, говорят, поседел...
О седая мудрая старость!
О седины неравных боев!
Сколько людям седин досталось
От неотданных городов?!.
А от тех, что пришлось отдать,
Поседевших — не сосчитать.
Говорят, нынче в моде седины.
Нет, не мода была тогда.
В городах — седые дымины,
И седая в селе лебеда,
И седые бабы — вдовицы,
И глаза, седые от слез,
И от пепла — седые лица
Над холмом у седых берез...
Пусть сейчас не война. Не война...
Но от горя растет седина.
Эх ты, модница, злая молодость,
Над улыбкой — седая прядь...
...Это даже похоже на подлость —
За полтинник седою стать.
Я не против дерзости в моде,
Я за то, чтобы модною слыть.
Но седины, как славу, как орден,
Надо, выстрадав,
Заслужить...

1969 г.