Вот моё светлое начало и привело меня в жёлтую сказку, в аллею, усыпанную кроваво-багряными листьями. Душу омывали волны тишины, казалось, что мир засыпает в тягучей неге…
Я присел на скамейку, глубоко вдохнул осенний воздух и вдруг увидел, как по аллее идёт монах. Обычный монах, в чёрной рясе и скуфье. В общем, благочинный такой старец. Он подошёл к скамейке, где уже устроился я, и с вежливым поклоном поинтересовался, можно ли ему присесть.
Как-то весело сощурившись на ещё тёплое солнце, он произнёс:
— Удивительно, какие краски дарит осень, дабы ей простили дожди, холод, слякоть!
Я с интересом всмотрелся в лицо монаха. Очень примечательное лицо было у этого человека. Над правым глазом шёл шрам, который мог оставить лишь длинный клинок. Где и когда мог получить монах удар саблей в наше время? В век автоматического оружия, самолётов, танков, ракет?
Оставив решение этой загадки на потом, я дальше рассматривал старика. Глаза светились каким-то добрым светом. Люди с таким взглядом обычно не лгут и не позволяют другим лгать себе. Наверное, они душой чувствуют фальшь, как бы ни хотел скрыть её собеседник. Седые волосы и морщины показывали, что этот человек перенёс много душевных переживаний, жизненных трудностей, а может, даже трагедию.
— А скажите, Отче, откуда у вас такой шрам? Не сочтите за бестактность.
Монах задумался. Его глаза наполнились грустью. Он смотрел куда-то вдаль. И складывалось впечатление, что его взгляд проникает сквозь время.
В окопе
…Всё было как всегда. Утром прилетели немецкие самолёты, иногда вступая в смертельную чехарду с нашими истребителями, потом, пустив перед собой 5-6 танков, на рубеж шла пехота. Пехоту косили из пулемётов. «Юнкерсы» пикировали, щедро высыпали содержимое бомболюков на землю и, облегчённые, отваливали. Солдат Гриня Солодуха сидел, вжимаясь в стенку окопа. Бомбы рвались рядом, но он чётко помнил солдатскую мудрость: та, которая твоя, летит неслышно. Где-то, метрах в пятидесяти от его окопа, хлопали зенитки, ощетинив против неба свои стволы. Всё было как всегда…
Вдруг Грине показалось, что над его головой мелькнула тень, и что-то упало в растущие поблизости кусты. Даже в этом грохоте он услышал мощный удар о землю. «Сейчас рванёт!» — подумал солдат и сжался. Но взрыва не последовало. И резко наступила тишина. Словно кто-то снял иглу с пластинки патефона, убрав музыку боя. «Контузило!» — пронеслось в голове Григория.
Странно, но он не ощущал ни боли, ни тошноты, ничего. Ведь о таких признаках рассказывали бывалые солдаты, а тут — ничего! Он осторожно высунулся из окопа и — обомлел. Рядом с кустами лежало что-то ослепительно белое. Подхватив винтовку, он одним махом перепрыгнул через бруствер окопа и пополз к кустам. «Наверное, парашют», — подумал солдат, подползая. Зенитки уже сбили пару самолётов, и, спасаясь, пилоты покидали пылающие машины. Но когда он приблизился вплотную, то к своему великому удивлению, увидел… ангела! Да, перед ним лежало тело ангела в своём классическом исполнении. То, что у Гришани пронеслось в голове, наверное, не стоит описывать. Как же так? Всю его молодую жизнь ему внушали, что ни Бога, ни ангелов нет! И вот… На тебе! Лежит, голубчик, неудобно подвернув крылья. И что с ним делать, ни устав, ни программа комсомола ответа не даёт…
Ухватив ангела за плечо, солдат перевернул его на спину и оторопел. «Баба!» — подумал Гриня. Подожди, какая баба? Как-то он слушал лектора, который читал лекцию с ярким названием «Религия — опиум для народа!» Конечно, всё, что «нёс» этот городской хмырь, Гриня не запомнил, но вот что касалось половой принадлежности небесных существ, почему-то врезалось в память. Выходило, что не было среди ангелов ни баб, ни мужиков. А тут, извините, лежит натурально особь женского полу, и весьма недурна собой.
Полёт ангела
Гриня, уже привыкший оказывать первую помощь раненым, покрепче сжал крыло и, ухватив осколок пальцами, рванул его. Железяка вышла, оставляя вместо себя бурый сгусток крови. Открыв зубами перевязочный пакет, солдатик замотал крыло.
— Вот что, там есть овраг, ты беги к нему! Если повезёт, то по нему дойдёшь до наших! Здесь сейчас жарко будет! Давай, милая, иди! — сказал Гриня.
— Почему вы убиваете себя?! Ведь Бог вас любит! Он создал вас для жизни, а вы убиваете друг друга, — тихо произнесла девушка.
— Потому что они пришли на мою землю! Сожгли мой дом! Убили мать, сестрёнку! А ей только седьмой годок пошёл! Да я их рвать буду, пока ни одного гада не останется! — чеканя слова сказал Гриня.
— Но Земля — для всех! Как же можно делить то, что принадлежит всем? — спросила девушка.
— Это они делят нас на людей и скотов! Вот что, некогда мне с тобой разговаривать. Катись отсюда!
Дальше был бой. Вернее, бойня. Немцы прорвали оборону, и в прорыв хлынули уланы. Они безжалостно рубили отступающих, а по правде говоря, бегущих наших бойцов. Вот упал ротный, заливая своей кровью траву и ромашки. Его попытку остановить солдат прервал чужой клинок.
Гриня спиной почувствовал смерть. Поворачиваясь, он увидел морду рыжего жеребца и маленького венгра, который делал замах палашом в надежде зарубить этого русского…
Клинок уже стал набирать скорость, повинуясь руке всадника, как мелькнула тень, и палаш ударился о невидимую преграду. Но, видимо, улан был опытный и увёл клинок в сторону. Снова удар! Уворачиваясь, Гриня выстрелил, целясь венгру в грудь. Промахнулся. Второй удар солдат принял на винтовку, подняв её над головой. Но старинная сталь его всё же достала, прорубив скелет винтовки. «Вот и всё: конец!» — теряя сознание, подумал солдат. Упав, он крепко зажал в руке перо, перо Ангела…
Новая встреча
Я смотрел на монаха, прекрасно понимая, что этот рассказ болью отозвался в душе старика. Придав голосу деликатность, я всё же спросил:
— Прошу простить меня, но как же вы выжили? Ведь после сабельных ударов редко кто остаётся в живых!
Монах добродушно посмотрел мне в глаза, помолчал несколько минут и ответил:
— Чудо! Основной удар приняла на себя моя винтовка! Мне же достались уже остатки…
— А что было потом? — опять не утерпел я.
— Много чего было… Я пролежал до темноты, молясь, чтобы немцы не пошли искать уцелевших и добивать раненых. Но куда там! Они так спешили на восток, что даже пленных бросали, отпуская их восвояси. Так вот, дождался я ночи и пополз вслед за немчурой. К рассвету вымотался так, что потерял сознание. Очнулся на телеге. Как потом узнал, немцы разбомбили мост, ну и беженцы назад покатили, по домам. Вот одна солдатка услыхала мои стоны и подобрала. Привезла к себе, рану омыла, перевязала, ну и в погреб спрятала. Да-а… Месяц я в погребе просидел, только по ночам она меня выпускала. И я сразу к печке — греться! А когда окреп, она меня в лес спровадила. Там уже партизаны были. Так всю войну в разведке и провоевал. А когда война кончилась, меня так в храм потянуло — удержу нет! Вошёл я в храм, и сразу её увидел! С иконы улыбалась она — Ангел мой! Так я и остался при монастыре. Потом постриг принял…
Он полез за ворот рясы и достал мешочек кожаный, навроде кисета, в которых когда-то служивые носили табак. Потянув шнурок, он распустил узел и достал… перо. Белое, будто голубиное. Молча спрятав своё сокровище, монах улыбнулся мне, поклонился и отправился своим путём.
Я ещё долго сидел на лавочке, вспоминая рассказ старика и думая, как всё же неисповедимы пути нашей жизни, даря человеку такую судьбу…
