Страшное время оккупации

Начало войны я встретил в Курской области, в родном селе. Помню, как сейчас, этот пасмурный, с низкими черными тучами воскресный день 22 июня сорок первого года. Посреди села я играл со своими сверстниками. Нашу игру прервала Василиха (так называли её сельчане), которая в страхе бежала с одного конца села на другой и громко кричала: "Война!", "На нас напал немец!", "Бомбит Украину, Киев и Харьков, так передали по радио!".

Не понимая, что это значит, но, услышав этот крик, мы в страхе мгновенно разбежались по своим хатам…

Помню, как мать дрожащими руками снаряжала отца на войну, как положила в солдатский мешок два химических карандаша и две ученические тетради для писем. Письма отца с фронта, как дорогую память, я храню и сейчас.

Пока еще отец был дома, он с моим старшим братом выкопал на огороде небольшой блиндаж, где мы должны были спасаться при бомбёжках, перестрелках, а также при подходе передовых немецких частей. А еще во дворе и огороде вырыли ямы, куда спрятали продукты, картофель, муку, сундук с пожитками. Прятали от немцев, боялись, что те всё это заберут, а семья будет обречена на голодную смерть.

Предусмотрительность отца мы потом оценили. Мой отец воевал в гражданскую войну, брал Севаш, служил в Первой конной армии С.М. Будённого, поэтому он хотел уберечь нас от возможных бед.

В небе над селом стали скоро пролетать немецкие самолеты, которые направлялись бомбить наши территории в глубь страны. Когда они появлялись, мы все в страхе бежали на свои огороды, где у каждой семьи были свои окопы, блиндажи и другие укрытия.

Потом пошли беженцы. Их поток с каждым днем нарастал и нарастал. Шли женщины, старики, дети, раненые солдаты. Кто ехал на телеге, кто тянул коляску со скарбом или тащил чемодан с пожитками, у многих на спине или на руках были маленькие дети. Люди останавливались у колодца, запасались водой, поили своих лошадей, коров и коз, которых на веревочке вели за собой, как своих надежных кормилиц. Беженцы шли днём, шли ночью, а вражеские самолёты, налетая, на бреющем полёте строчили из пулемётов, расстреливая на дорогах покидающих родные места людей...

Вместе с населением отступали предприятия, учреждения, на машинах везли столы, шкафы, сейфы, огромное количество документов. С запада на восток уводили скот: лошадей, коров, отары овец. Многие из них разбегались, тонули в реках и на переправах, гибли под бомбежками, а многие, отстав от своего стада, бродили по нашим полям и огородам. Во всём этом перемещении царили тревога и страх.

А мобилизация продолжалась. На фронт уходило всё больше и больше мужчин. Село опустело, остались одни старики, женщины, дети. Из нашей семьи друг за другом отправились на войну отец и мой старший брат Дмитрий.

Между тем, в сводках Совинформбюро ничего утешительного для нас не сообщалось. Немцы продолжали своё шествие на восток, наши войска оставляли один за другим города и села.

Приближался день 7 ноября - очередная годовщина Октябрьской революции. Как встречал наш район этот день, хорошо описал в своей книге "Через всю войну" бывший пограничник, подполковник запаса М. Паджев: "Штаб батальона и наша рота обосновались в райцентре Чернянке Курской области. Это был большой посёлок городского типа с одноэтажными деревянными домами. В нём находились руководство Чернянского района, два правления колхозов и два сельских Совета. Приближались дни праздника 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Жители Чернянки готовились встретить этот светлый праздник. Они приводили в порядок дома, белили их, подметали дворы, улицы. И природа словно бы готовилась к встрече этого праздника. Прекратились дожди. Установились морозные солнечные дни. Мороз сковал лёд в лужах, подсушил дороги… На многих домах были красные флаги, а в центре на площади висели лозунги.

С нетерпением ждали вечера. Взоры пограничников были устремлены на стену, где висел громоздкий черный репродуктор. Вот-вот скажет Москва! Наконец в громкоговорителе раздался легкий треск, а затем голос диктора объявил: "Внимание! Говорит Москва!". Все затаили дыхание. Еще несколько мгновений, и из динамика послышался знакомый глуховатый голос. Чеканя каждое слово, Сталин говорил об итогах первых четырёх месяцев войны, о провале гитлеровского плана "молниеносной" победы, о причинах временных военных неудач Красной Армии, о задачах, которые встают перед воинами и советским народом. Свой доклад Сталин закончил словами: "Наше дело правое, Победа будет за нами!".

Мы переживали большой подъем, аплодировали, кричали "Ура!". Каково же было наше удивление наутро, когда мы услышали потрясающую новость - о параде войск на Красной площади. В полной боевой готовности проходили через Красную площадь мимо мавзолея Ленина части и подразделения, чтобы отсюда сразу направиться на фронт. Мы слышали в репродукторе, у которого собрались опять все, поступь полков, могучий рокот танковых моторов и внимали тому, что происходило в нашей любимой Москве, как предвестию грядущих побед.

В Чернянке на площади также состоялся митинг, на котором выступил представитель райкома партии и кто-то из колхозников. На митинг собрались и все свободные от службы бойцы нашего батальона. Настроение у нас было праздничное, приподнятое. Долго в этот день на центральной площади Чернянки играла музыка".

Вот так прошли четыре месяца войны, так жители Чернянского района встретили очередную годовщину Октябрьской революции в военное время. И как бы потом ни было трудно, вера в Победу в нас не уменьшалась.

Война продолжалась. В село одна за другой приходили "похоронки". Проливали горькие слезы матери, жены, дети, потерявшие в военной огненной круговерти родных и близких. Вдов и сирот в нашем селе становилось всё больше и больше.

Почтальонку и ждали, и боялись. Почта приходила во второй половине дня. В её ожидании почти все стояли у своих дворов и следили, как она появлялась у первой хаты, шла по селу, заходя то в один, то в другой дом. Если где-то раздавался крик - значит, принесла “похоронку”. А если крика не было - значит, получили письмо. Нередко почтальонка уже на расстоянии старалась успокоить семью, громко кричала: "Да не бойтесь вы! Я вам несу письмо!" А письмо - значит, жив родной человек, воевавший на фронте!

Участились налёты вражеских самолетов. Всё чаще стали они бомбить военные и транспортные объекты. Сброшенные на территории нашего колхоза бомбы попали в вагон, где находились молодые солдаты, направлявшиеся на фронт; было много раненых и погибших. Кровь нашего народа лилась на передовых рубежах и в тылу. Фашисты везде сеяли смерть и горе.

Зарево пожарищ можно было увидеть круглосуточно. Не желая ничего оставлять врагу, наши уничтожали в огне скирды сена, солому, элеваторы с зерном и колхозные амбары с хлебом. Горели колхозные постройки. Все были в тревоге и страхе, ведь горело всё, что создавалось и строилось их руками.

Надвигалась зима 1941 года. Стояли крепкие русские морозы. Немец дошел до Белгорода и остановился, укрепляя свои рубежи. Мать беспокоилась, ходила в Чернянку, чтобы узнать, есть ли письма от тех, кто ушел вместе с моим отцом. Там тоже царила неизвестность, писем никто после демобилизации не присылал. Мама тосковала, часто плакала.

А я вспоминал отца, его наказ во время печального расставания с ним: "Слушайтесь маму и помогайте друг другу". Наверное, он чувствовал, что уже никогда не вернется домой. Сделав несколько шагов вперед, отец обернулся - и вновь ко мне, вновь стал меня целовать. Плакал я, плакал отец, утешая меня… Он потом несколько раз оборачивался, махал рукой. С тех пор я не видел его никогда.

Каждый день ждали от отца письма, но никаких вестей ни от него, ни от Дмитрия не было. Первое письмо от отца получили лишь в декабре 1941 года. В нем он сообщил свой маршрут передвижения к фронту. Передавал привет родным, близким, низкий поклон колхозникам. Интересовался нахождением Дмитрия. Писал о суровой зиме, о том, что дали обмундирование, а свою одежду он выслал домой посылкой.

Помню, как 5 февраля 1942 года под диктовку мамы писали, что когда получили посылку с его вещами, то все очень сильно плакали. И просили на память нам выслать свою фотографию. В письме от 22 февраля 1942 года отец спрашивал, сколько из колхоза дали хлеба, есть ли у нас еще продукты, картошка, просил любым способами выслать ему хоть сухарей и табаку.

В письме от 30 марта 1942 года он интересовался пчелами, наказывал следить за ними, охранять от мышей, а если у нас уже тепло, вынести на облёт. В конце письма вновь просил выслать в письме хоть один листочек табаку: "Как хочется хоть один раз затянуть крепкого табаку".

29 апреля 1942 года в своем письме отец сообщил, что его часть прибыла в Ленинградскую область в качестве пополнения 13-го корпуса 87-й кавалерийской дивизии: "Жив, одет и обут хорошо, питание усиленное, так что здоров, обо мне не горюйте". В своем посланьице от 8 мая 1942 года наш родной человек сообщал, что от нас получил сразу четыре письма, узнал, что мы живы, что есть еще продукты, хлеб, картошка и что ждем его. "А Колю благодарю, что хорошо написал письмо и помнит об отце", - добавил отец. Он советует ходить в школу до тех пор, пока будет возможность, вновь дает наставления, как ухаживать за пчелами. Он также спрашивает о Дмитрии, где он?

В письме от 19 июня 1942 года отец писал, что сейчас на фронте перешли в оборону. Сообщил, что один его товарищ из Чернянки пропал без вести, а другой погиб, схоронили на станции…

Отцовское письмо от 20 июня 1942 года было последним и очень коротким, наверное, было написано перед боем. Мы получили это послание в первых числах июля. Написал, что хотя уже июнь, но на севере холодно, они еще не снимают шинель, что кормят их, бойцов, хорошо. Сообщал также свой полевой адрес.

А фронт уже приближался к нашему селу, хотя мы наблюдали увеличившийся поток наших войск в сторону Белгорода, где шли ожесточенные бои. В тихие ночи мы даже уже слышали далекие взрывы.

Оставшееся население села, даже нас, первоклассников, в правлении колхоза обучали элементарным правилам гражданской обороны. Учили гасить зажигательные бомбы (зажигалки), тушить пожары, тому, как пользоваться противогазом и укрытиями при боевых действиях на земле и в воздухе.

Фашисты вошли в село в конце июля 1942 года. Накануне их самолеты весь день кружили над нашим населенным пунктом, облетели наш район. Безусловно, изучали местность, просматривали прилегающий лес; по избам давали редкие пулеметные очереди. Две сброшенные бомбы никуда в цель не попали, разорвались в огородах, недалеко от моста через реку Оскол.

Стемнело. Периодически в небе появлялись фашистские самолеты, обстреляли соседнее село Долгая Яруга. Наверное, предполагали наличие наших войск на этой территории. Ответных выстрелов не услышали.

А когда вновь прилетели вражеские самолеты и начали строчить из пулеметов по нашему селу, мы бросились по своим окопам и блиндажам. Я было побежал домой за мамой, но меня направили с толпой на другой конец села в большой каменный старинный подвал. А стервятник на бреющем полете стал поливать нас трассирующими пулями, которые, как горох, трещали по заборам и огородам. Страх овладел нами, все бежали в панике, и никто не подумал упасть на землю, как учили. И дай фашист очередь чуть ниже, мы были бы все скошены. Но удивительно - никто не был убит и даже не ранен.

В подвале было невыносимо душно. Старики стояли у входа и наблюдали за самолетами. Сбрасываемые с них зажигалки на село не попали, упали на золотистое поле ржи, на горе за рекой, у самого леса. Хлеб уже созрел, ждал уборки, но убирать было опасно, да и некому. Загорелась рожь быстро, в ночи было видно, как ползло пламя огня во все стороны. Крестьяне смотрели на горящее хлебное поле, плакали и проклинали немцев. Горел труд тех, кто пахал поле, выращивал хлеб. До сих пор перед глазами стоит мое родное село в хлебной гари.

Как уснул в подвале, не помню. Но помню, что когда открыл глаза, передо мной стояла мать. Она пережидала ночь в подвале у соседей. А перед тем хотела найти меня, даже ходила к соседям, но тут в село вошли немцы. Завидев мою мать, они освистали ее. Та первая ночь оккупации никогда не забудется.

Немцы к рассвету оставили село. Куда ушли? Никто ничего не знал. Может, это были немецкие разведчики, которые удостоверились, что в селе нет советских солдат? Значит, ждать прихода фашистов?

Утром того же дня в селе объявились три наших сапера. Им поручили взорвать мост через реку Оскол, чтобы задержать наступление фашистов. Грохнул взрыв, и мост разлетелся в щепки. Переправа через реку стала невозможной.

Через несколько часов вдали, на противоположном берегу реки появился немецкий мотоцикл с тремя вооруженными фашистами. Наши солдаты вошли во двор одного из домов у реки и стали наблюдать за немцами. Те подъехали к взорванному мосту, осмотрели его и собрались возвращаться обратно. Тут грянул выстрел. Один из фашистов упал, потом и второй немец, как скошенный, упал рядом. Оставшийся сообразил, что грянет еще выстрел - не будет и его. Тогда он демонстративно бросил на землю свое оружие и с поднятыми руками направился к реке, откуда раздавались выстрелы. Захватчику явно хотелось жить. Но саперы и его пристрелили. Мотоцикл переправили на лодках на другой берег, обкатали его по селу и на трофейном транспорте уехали в восточном направлении. Свое боевое задание они выполнили.

Так покинул нас (мы верили, что на время) последний русский солдат, и так сложили свои головы первые захватчики. Случившееся потрясло всё село. Мы знали, что немцы за одного своего убитого сжигают село и убивают русских. А на дороге, по которой они могли вот-вот войти в наше село, лежали три убитых немца. Значит, наше село ждало возмездие.

Но крестьяне очень хитры, умны и предприимчивы в любой обстановке. Как только стемнело, двое 70-летних стариков переплыли реку Оскол и закопали убитых. В воду бросить не решились, тела могли всплыть, и фашисты могли бы догадаться, где настигла смерть их подельников. Следы от колес мотоцикла мужики замели вениками, а всех женщин предупредили, чтобы никто не проговорился. Помню, как мама меня убеждала, чтобы я тоже молчал.

На второй день по этому же маршруту с запада прибыли вооруженные вражеские пехотинцы, вслед за конным обозом. Немецкие тяжеловесные кони тянули пушки. Враги сделали остановку, осмотрели мост и приступили к его восстановлению. Во второй половине дня в село пришли три немца с пустыми ведрами. Откормленные, одетые не по форме, с засученными рукавами, автоматами на груди, они глядели на нас и хохотали, нагло оглядывали наших женщин, которые испытывали ужас. Уже накануне прихода врага они перестали умываться, причесываться, надели старую, рваную одежду, изношенные башмаки. Первое, что немцы сообщили: "Рус зольдат капут", "Сталин капут", "Моску капут". И тут же потребовали: "Матка, курки, яйки, млек". Любимыми словами при встрече фашистов с русскими были: "Рус швайн" (т.е. русская свинья).

Пока не восстановили мост, немцы, каждый раз приходя в село, отбирали "курки, яйки, млеко" и уносили в свое месторасположение. Отбирали уток, гусей, отстреливали во дворе кур и уходили с удачной охоты. Мост вручную строили советские пленные солдаты под неослабным контролем немецкого конвоя. Потом, когда их вели через наше село, как грустно они на нас смотрели. Ждали помощи, но что мы могли сделать? Нашу беспомощность они понимали.

Мост восстановили дней за десять. Почти ежедневно сюда налетали наши истребители, но ни один снаряд, к сожалению, не попал в цель. По мосту немцы переправили всю свою технику и ушли вместе с ней на восток, в глубь нашей страны.

По вечерам к нам в окна часто стучали неизвестные, то были наши люди: солдаты, попавшие в окружение, беженцы, которые пробирались по ночам на восток, не желая оставаться в неволе. Днем они скрывались в лесах, оврагах, полях. Солдаты расспрашивали, когда здесь были немцы, в каком количестве, как были вооружены и в каком направлении ушли из села. Крестьяне помогали им советами, кормили, давали в дорогу хлеб, молоко, картошку, яйца и указывали безопасные пути отхода на восток. Солдаты нас успокаивали и говорили: "Не плачьте, мы еще вернемся". Их слова вселяли веру в наше освобождение.

Вскоре нашу территорию немцы оккупировали полностью. Почти год оккупации, жизни в неволе, показался нам вечностью. В неволе мы не получали никакой информации, не было писем, радио, газет. Мы не знали, как далеко вперед продвинулись немцы, где фронт, и тем более не знали о положении дел на передовой. Немцы говорили лишь одно: "Сталин капут", "Моску капут". Многие были уверены, что немцы правды нам никогда не скажут. Ходили разные догадки, от этого легче не становилось.

Проездом фашисты заезжали в село, как правило, останавливались у колодца, сперва нюхали воду, потом пробовали на вкус, заставляли нас выпить ее в их присутствии. После этих проб пили воду, заправляли фляжки и машины, раздевались догола, умывались, брились, нагло хохотали, а другие их подельники в это время отправлялись на грабеж. Отстреливали кур, отыскивали яйца, иной раз отлавливали молодых телок, барашков. Вели себя, как разбойники.

Фашисты сразу распустили нашу семилетнюю школу. Для русского "порабощенного" народа они считали четыре класса обучения достаточным. "Образование давали" только по дисциплинам: поведение, закон божий, счет, письмо и чтение. Другие предметы были упразднены. Заставляли нас учить заповеди, молитвы. За то, как мы их читали и как крестились, ставили оценки. Закон божий считался основным предметом. Немцы посещали уроки, следили, как мы справляемся.

В первые месяцы оккупации наша семья пострадала в селе первой. Немцы, по указке продажного старосты Санька, забрали у нас корову Маруську. Мама горько плакала, ходила со мной к Саньку, умоляла отменить решение, но тот твердо стоял на своём.

Мама ходила убитая горем, причитала: "Чем же я теперь буду кормить детей? Забрали нашу кормилицу…".

Морозы в тот год стояли суровые - 30 и даже 36 градусов, часто случались метели, большие снежные заносы. Пожалуй, после войны до сих пор таких суровых и снежных зим не было. Женщин и стариков выгоняли на расчистку дорог. Сгоняли крестьян и на расчистку аэродрома в Чернянке, заставляли содержать его в рабочем состоянии.

Спасаясь от нагрянувших морозов, немцы, мадьяры надевали на себя, что под руку попадалось: одеяла, простыни, платки, фартуки и просто тряпки, которые смогли украсть или снять с кого-либо из женщин, стариков. На ноги надевали сделанные из соломы валенки, которые потом еще укутывали одеялами и всякой дерюгой. В такой одежде они походили на дикарей, оборванцев или просто пугал, которых ставят крестьяне в своих огородах, чтобы отпугнуть воробьев, других птиц от нашествия на зерно и подсолнухи.

А мороз, словно посланный Богом на нашу землю, всё крепчал и крепчал. Немцы были скованы им в своих действиях. Им не хотелось на морозе патрулировать по селу (это видно было по их лицам, когда получали на это наряд). Они забивались в наши хаты и сутками не выходили на улицу, только по нужде. Часто спрашивали: "Матка, а Сибирь зимно?". Мама пять раз вскидывала вверх раскрытые ладони, и они ее понимали: мороз в 50 градусов. "Прочитав" это, они морщились и даже издавали стоны от того, что так холодно.

Помню, как незваные гости "потешались". Однажды в санки запрягли 70-летнего, всеми уважаемого старика Никиту Петровича Должикова, который должен был по очереди то одних, то других офицеров под их хохот возить по селу из одного конца в другой. Вспоминаю, как он, Никита Петрович, просил, чтобы мама поочередно с соседкой не спали, а дежурили по ночам, чтобы дети укладывались спать в верхней одежде, рядом с заранее приготовленными вещмешками, в которые должны быть уложены шерстяные носки, чулки, варежки, перчатки, белье, сухари...

Это на тот случай, когда немцы, обозленные неудачами на фронте, начнут поджигать наши дома или сгонять всех в сарай.