Свет материнской любви

ОНА родилась в совершенно удивительной семье. Родители её, а мои дедушка с бабушкой, Николай Кузьмич и Нина Лукьяновна (к своему стыду я только недавно узнала, что у бабушки было редкое и красивое имя Неонила, хотя все её звали Ниной), прожили долгие годы в мире и согласии, в атмосфере глубокого уважения друг к другу. Как говаривала бабушка уже в глубокой старости, «отец при мне никогда чёртом не сказал». Никто и никогда не повышал друг на друга голоса, ни при каких обстоятельствах не возникало ссор, скандалов, громкого выяснения отношений.

В детстве дедушка Николай Кузьмич казался мне высоким, хотя на самом деле был мужчиной среднего роста, худощавым, с тёмными прямыми волосами, лицом похож на кавказца. Учиться ему, как и огромному большинству его ровесников, не пришлось, но природный ум, сдержанность, рассудительность, степенность в каждом движении выгодно отличали его от многих. Было в его облике какое-то внутреннее благородство, которое даётся только от природы и не может быть напускным. Оно проглядывало и в том, как он тщательно, неторопливо брился опасной бритвой, предварительно выправляя её на ремне, как с большой аккуратностью одевался, несмотря на всеобщую бедность, как накручивал портянки. В памяти картина: вот он садится за стол. Почему-то обедает один. Еда простая, крестьянская: хлеб, суп. Ест очень аккуратно, неторопливо, деревянной ложкой. Каждым своим движением он говорит: еда, хлеб требуют к себе почтительного отношения. На столе чистота, ничего лишнего – ни крошек, ни капель. Если жена на тот момент была во дворе, он спокойно мыл за собой миску и ложку, раскладывал всё по местам, вытирал стол. И всё это – молча. Был дедушка чрезвычайно молчалив. Это про таких говорят: найдет – молчит, и потеряет – молчит. Его молчание не было равнодушием, просто он считал, что лишние слова не нужны. Умному ничего десять раз объяснять не надо, он и с первого раза поймёт, а глупому сколько ни говори – всё равно без толку.

При всём том Николай Кузьмич был хозяином в доме, имел твёрдый характер, мог заупрямиться, иногда позволял себе и выпить. Но даже крепко выпивши не терял головы и оставался глубоко порядочным человеком. На этот случай и пословица имелась: пьян да умён – два угодья в нём.

Нина Лукьяновна в молодости была очень хороша: статная, лицом красивая, чёрные косы ниже пояса. Матери она лишилась рано, братья её затерялись где-то в неведомых краях, уехав на заработки. Сама жизнь учила её быть гибкой: где-то промолчать, склонить голову, стерпеть, уступить; муж это знал и ценил. Бабушка была более эмоциональна, могла побурчать, повозмущаться, если что-то ей не нравилось, но всё это делалось, сдержанно, как-то про себя.

Таким образом им удавалось тихо, ладком и мирком обговаривать все возникающие в семье вопросы и решать все проблемы, так и находили они общий язык, никогда коса на камень не находила.

Оба отличались завидным трудолюбием, работали по-крестьянски жадно, ловко и умело. Как в отношениях между людьми, так и во всём хозяйстве наблюдался идеальный порядок: в доме, сараях, в погребе, на огороде – чистота, всё выметено, прибрано, каждая вещь строго на своём месте. Казалось, даже трава во дворе пострижена и расчёсана под гребёнку. Такого порядка невозможно добиться, если обеспечить его пытается одна женщина. В этом доме трудились, не покладая рук, вместе муж, жена, и детей рядом ставили, к работе приучали, и выросли все четверо трудолюбивыми, сноровистыми, умелыми.

Бабушка засаживала овощами огромный огород. Одной капусты выращивалось до двухсот кочанов. Это была её вотчина. В саду хозяйничал дедушка. А какой был сад! Яблони, вишни, смородина, малина, всё ухоженное, всё плодоносит. Но сад был посажен позже, когда после войны прошли годы.

Перед уходом мужа на работу Нина просила:

– Коля, распаши картошку через борозду, а я к вечеру выберу.

Спозаранку он распахивал картошку. Как Нина Лукьяновна умела работать! Как машина. До старости не признавала она работу на коленях, на корточках, только в наклоне, двумя руками сразу выхватывая из борозды клубни. Руки лишь мелькают. Ребятишки маленькие, ещё не помощники, родственников никого, рассчитывать не на кого. К вечеру картошку успевала выбрать.

Но это всё было тоже после победы…

О ВОЙНЕ у моей мамы осталось не очень много в памяти, ведь в 1941 году ей исполнилось три года. Была она типичным худосочным заморышем, недокормленным ребёнком военных лет. Росла плохо, постоянно болел живот. Мать даже водила её к фельдшерице, но та никаких болезней у неё не нашла, сказала, что просто у ребёнка такой рост. Однажды к ним на постой определили девушек-трактористок. Маленькая, худенькая черноглазая девочка, лёжа на печке по вечерам, подперев кулачками голову, смотрела, как усталые девчата едят кулеш, а когда её звали к столу, неизменно отказывалась и говорила:

– Вот придет наш папа с войны, и мы тоже кулеш будем варить!

Им повезло больше, чем миллионам других советских людей, у которых погибли отцы, братья, мужья. Их папа в самом деле вернулся с войны, тяжело контуженный, но живой. С собой он привёз невиданную по тем временам роскошь – махровое полотенце, из которого потом дочке Зине сшили кофту, перекрасив его предварительно в голубой цвет обыкновенной синькой.

Как человека умного и трезвого, его приняли на работу на нефтебазу, которой ещё не было, он возглавил её строительство, потом – в райпотребсоюз.

– После войны мы такого голода, не знали, как другие, – вспоминает мама. – Я до сих пор чувствую вкус той хамсы, которую папа приносил по вечерам.

Николай Кузьмич раздобыл пустые кадушки из-под солидола. Они были тщательно отскоблены, отмыты, ошпарены кипятком и долгие годы верой и правдой служили людям, наполняясь каждый год капустой, огурцами, помидорами. В мелко порубленную капусту Нина, которую в силу её молодости по отчеству ещё никто не звал, закладывала половинки целых кочанов. С разваренной картошкой получалось царское угощение. Огурцы солили всякие – большие и маленькие, помидоры – и бурые, и розовые. Раз в неделю мама спускалась в погреб, и все соседки – вдовы, у каждой кучка ребятишек – вечером заглядывали к ним с кружечкой или мисочкой:

– Нина, дай капустки либо огурца, ребятишкам покислиться. – У них не было и этого.

Однажды Зина смотрела, как отец привёз в магазин машину муки в мешках. Была зима, кругом лежал снег, а он, раздевшись до пояса, на спине носил мешки, разгружал машину. Все до одного мешка перенёс на своей спине, и за разгрузку получил мешок муки. Из неё пекли хлеб, а из остатков ржаного хлебного теста на капустных листах пекла им мама пышки. Разве это голод! У других было многократно хуже.

1946 и 1947 годы были засушливыми и очень голодными. Николай Кузьмич перед Пасхой принёс домой буханку хлеба. Пришла одна соседка, другая.

– Эх, Николай Кузьмич, у вас хоть есть чем разговеться! А тут и хлеба нет. – И тогда отец взял нож и, разделив буханку на пять равных частей, раздал женщинам. Это был обыкновенный хлеб послевоенных лет, но был он вкуснее любого шоколада.

Зина пошла учиться в школу. Дети в классе были собраны самого разного возраста, ведь в военные годы у многих ребятишек не было возможности учиться. Никто от неё не ждал особенных успехов. Уж больно она была мала ростом, худа и слаба, да, кроме того, старший брат Пётр учиться не хотел, был откровенно ленив и всегда жаловался на учительницу. Но всем на удивление учёба у неё пошла хорошо. Уже на первом родительском собрании учительница её похвалила. Так продолжалось и все школьные годы. Она была добросовестной, старательной, участвовала в общественной жизни, в школьных концертах. Девочка очень хотела стать медсестрой. Но незадолго перед окончанием семилетки случилась беда: внезапно и тяжело заболела мама. У неё был ревматизм, руки и ноги у неё согнулись и не разжимались. Состояние было столь тяжёлым, что в больницу её отправляли на одеяле, ни сидеть, ни тем более ходить она не могла. Пришлось продать корову-кормилицу, семья бедствовала. О медучилище пришлось забыть, и Зина поступила на годичные курсы бухгалтеров. Училась она по-прежнему хорошо, но жить было очень трудно. На неделю ей давали три рубля и килограмм пшена, больше дать было нечего. Она умудрялась сэкономить и везла домой на выходной ещё и гостинцы младшим сёстрам – баранки. Чтобы попасть домой в родное село Бахарево, ей нужно было пройти пешком пятьдесят километров – двадцать пять в одну сторону и столько же в другую, ведь транспорт никакой до железнодорожной станции не ходил. К утреннему поезду надо было прийти на ночь, пересидеть эту ночь на вокзале. Народу набивалось полный вокзал, часто и сесть было негде. Ходить приходилось в любую погоду. И ноги в кровь стирала, и обмораживалась, и плакала дорогой. Однажды зимой ещё с одной девочкой из села П-Кусты они чуть не замёрзли.

Так как училась она хорошо, её попросили позаниматься с отстающей ученицей. Договорились, что заниматься будут у неё дома, ведь Зина жила на частной квартире. Семья девушки жила хорошо, и голодной Зине тяжело было смотреть на еду, ощущать вкусные запахи, поэтому вскоре она предложила перенести уроки на нейтральную территорию. А непосредственно перед получением диплома у неё не осталось ни денег, ни еды, и однажды она упала в голодный обморок. Преподавательница дала ей денег в долг, потом девушка этот долг вернула.

В семнадцать лет вышла на работу. Началась взрослая жизнь.

БЫЛА она в то время тоненькая, ловкая, черноглазая, с толстыми чёрными косами, лицом похожа на отца, а фигурой с возрастом всё больше и больше напоминала мать. Уже будучи беременной первым ребёнком, мама носила сорок второй размер одежды. Весёлая, живая, любила и умела танцевать, хорошо пела. Всё лучшее она сумела взять от своих родителей: богатый запас нравственности, поистине невероятное трудолюбие, умение возложить на себя любую ответственность, терпеливость ко всякой боли.

У моей мамы всего одна запись в трудовой книжке об устройстве на работу. Как пришла она неумелой ещё девочкой в бухгалтерию колхоза «Заветы Ленина», так и отработала там тридцать восемь лет, стала специалистом высшей пробы. В тех лицевых счетах, которые она вела, нельзя было допустить ни одной ошибки, помарки или исправления. И ей это удавалось.

А смолоду ей ещё часто приходилось выполнять обязанности кассира. Надо сказать, удивительные были времена! На попутном транспорте она ехала в банк в Сампур, получала на весь колхоз деньги и так же возвращалась назад, а потом ещё до позднего вечера в какой-нибудь одной из бригад выдавала зарплату, стараясь, чтобы денег на руках осталось как можно меньше.

Она никогда не любила цифры, не любила считать, но всю жизнь ей пришлось заниматься именно подсчётами, начисляя зарплату людям.

Вышла замуж, с перерывом в три-четыре года родила троих детей. Тогда, в 50–60-х годах прошлого века, это было нормой и не считалось ни подвигом, ни многодетностью, ведь в каждой семье было три-четыре ребёнка. В декретном отпуске после рождения каждого ребёнка находилась по месяцу-полтора, не более, а в отпуске не была вообще никогда. Производственная необходимость не позволяла.

На работу пришлось ходить за пять километров из первой бригады колхоза на центральную усадьбу. В любую непогоду – в осенний дождь, когда вода сверху течёт в сапоги, раскисший чернозём превращает ноги в пудовые гири, и в зимнюю метель, когда все дороги переметает, и в гололёд, и по весенним ручьям – шагали её неутомимые ноги. Часто несла с собой большие бухгалтерские книги и такие же большие счёты. Обеденный перерыв на работе всегда был два часа. Другие женщины жили неподалёку, уходили домой, успевали пообедать, управиться по хозяйству, она же оставалась за рабочим столом, ведь до дому-то далеко. Вот и трудилась потихоньку весь обеденный перерыв.

В трёх бригадах колхоза «Заветы Ленина» в то время работало постоянно больше тысячи человек, кроме того, ежегодно приезжали сезонные бригады: мужские – строителей и женские – свекловичниц. А после получения зарплаты ежемесячно к ней выстраивалась очередь, это называлось «сверяться». Сам колхозник мог забыть, что он выписывал под зарплату мясо, сметану, аванс, но всегда всё «помнили» умные, строгие и точные бухгалтерские книги. Спокойно и терпеливо мама каждому всё объясняла, никогда не повысила ни на кого голос, не сделала грубого замечания, не ответила резкостью на резкость, свято выполняя наказ главного бухгалтера Клавдии Егоровны, которая её постоянно учила в каждом видеть уважаемого человека. Да и не умела и не хотела она грубить, не научилась хамству за всю свою жизнь, так как уважала людей и их тяжёлый крестьянский труд, не знающий выходных. Многим помогала в оформлении пенсии. Именно за человечность её односельчане больше всего ценили. Даже через годы после её ухода на пенсию передают люди ей поклоны и приветы, а при встречах неподдельно радуются.

Ежегодно колхоз засаживал огромные массивы полей сахарной свёклой. Как правило, для её обработки рабочих рук не хватало, и тогда нагружали бухгалтерию. Почему-то упорно существовало мнение, что если люди не занимаются тяжёлым физическим трудом, то они бездельники, и прополоть гектар свёклы для них – пустяк.

А ведь были ещё квартальные и годовые отчёты, которые надо было сделать как можно скорее. Для этого приходилось задерживаться на работе допоздна. Да, именно так это и называлось – задерживаться. Чтобы развезти женщин по домам, колхоз выделял лошадь. Помню, в январе, в самые лютые холода, часов в девять-десять вечера привозили маму на лошади домой. Она заходила с мороза в тепло в облаке морозного пара, закутанная в огромную шерстяную клетчатую шаль, которая до сих пор сохранилась, – заиндевелая, замёрзшая, усталая, снимала пальто и прижималась к натопленной печке, согревая спину и руки.

А ДОМА было трое детей, муж, свекровь, которая уже лет с пятидесяти тяжело заболела астмой. Как и в каждом деревенском дворе, стояли корова, телёнок. Держали парочку свиней, овец, птицу, засаживали пятьдесят шесть борозд картошкой, да ещё огород, да сенокос. И всё ждало её рук.

Да, есть женщины в русских селеньях… Всякую крестьянскую работу делала моя хрупкая мама. Косила лучше мужчины, сено смётывала в копны, тоже мужчинам не уступая. Вставала всегда в четыре часа утра – и зимой, и летом, чтобы успеть до работы подоить корову, всю скотину накормить, напоить, несколько раз сходить за водой – а воду брали в роднике у реки, это уже потом провели по селу водопровод и поставили колонки. Топила русскую печь, готовила завтрак. Когда дети просыпались, всё уже шкворчало и шипело на печи. Наверно, воспоминания о голоде военных и послевоенных лет всегда жили в ней, поэтому накормить всех вкусно и сытно – это было святое. А по воскресеньям пекла хлебы в русской печи. Утром, когда мы просыпались, в натопленном доме стоял такой густой и вкусный дух от горячего домашнего хлеба, что казалось, можно было насытиться даже самим воздухом. Сама же выбегала на работу в семь утра, именно выбегала, так как не ходила, а всегда бегала. И поесть никогда не успевала, всё как-нибудь, на бегу. И некогда было проверять у детей уроки, вязать пуховые платки, смотреть телевизор и петь песни. На всякий женский труд оставалась ночь и единственный выходной.

В таких тяжких трудах и заботах незаметно выросли дети, уехали учиться, обзавелись семьями. Если раньше она ждала и принимала только их троих, то теперь в её теплом доме собирались ещё и зятья, снохи, внуки, по восемь, десять, двенадцать человек сразу. Ехали к ней не отдыхать, а работать. Мама считала своим долгом помогать детям, чем только возможно, а дети помогали родителям косить, убирать сено, полоть и копать картошку, делать ремонт. Всегда работали дружно и по-ударному, ведь за выходные дни надо было успеть сделать столько, сколько другие делали за неделю.

РОВНО в пятьдесят пять лет мама вышла на пенсию. К этому моменту здоровье её совсем ушло. Сказались непосильные физические нагрузки, не рассчитанные на женский организм, сотни километров пройденных дорог, да и вся жизнь на пределе физических возможностей. Очень болели спина, ноги, не только бегать, но и ходить стало трудно, были перенесены две тяжёлые операции.

И стала мама домохозяйкой. Теперь не надо было рваться между работой и домом. Нет, лёгкой жизни всё равно не получилось. В доме было два тяжело больных человека, нуждающихся в постоянном уходе – свекровь и муж, и, как прежде, хозяйство. И всё – на её одних руках. Однажды под новый год она упала, больные ноги подвели, сильно повредила руку. Как потом показал рентген, это был не ушиб, а перелом. Даже себя обслуживать было практически невозможно, но, несмотря на страшную боль и полностью обездвиженную правую руку, как могла, управлялась с коровой: доила, кормила, мыла банки под молоко. Потом сама удивлялась: как же справилась? Видно, нет предела человеческим возможностям.

По целому лету жили возле неё внуки, купались в бабушкиной, дедушкиной и прабабушкиной любви, запасались здоровьем на натуральных деревенских продуктах. Никогда мама не могла понять людей, живущих для себя, которым внуки были в тягость. Недаром говорят: для каждого нового ребёнка рождается новая любовь. Вот и её любви хватало на всех. Вместе с ребятишками ходили они в поле доить корову, сепарировали молоко, сбивали масло. Им же с утра пораньше пекла горку блинчиков, до которых те были большие охотники. А когда перед началом занятий в школе дети разъезжались по домам, неделю не могла прийти в себя от тоски. Умом понимала, что это естественный процесс, а всё равно было чувство, что из сердца кусок вырвали.

Вся жизнь была посвящена детям, внукам, а потом и правнукам, сама же при этом ни на что не претендовала. С годами убывали силы, уходило здоровье, но желание заботиться о близких не уменьшалось, а, казалось, только увеличивалось. Что же ещё сделать для них? И стала мама за всех молиться, благо появилось время, ведь хозяйство было переведено. Казалось бы, можно пожить для себя, как теперь модно говорить, но по-прежнему она просыпается до зари, как привыкла, и обращается к Богу. Почему так рано? Чтобы пошли кто в школу, кто на работу, и у всех всё было бы благополучно.

Я СМОТРЮ на свою состарившуюся маму. Совсем слабенькая, и сидеть ей больно, и стоять, мучает её одышка и больное сердце, и совсем не хотят ходить ноги. Но как она здраво рассуждает, как живо интересуется всем и какие верные даёт оценки политике, экономике, человеческим отношениям, какая грамотная у неё речь, какой словарный запас! Да ведь это и естественно, ведь она так любила читать, хотя времени на это никогда не было. Какие тоненькие, изящные буковки выводила всегда её рука, и каждая запятая стояла на своем месте. И несмотря на то, что много лет не работает, она и сейчас научит любого всему, что касается её профессиональной деятельности. Каждый шаг ей даётся с трудом, с болью, но, не желая никого обременять, она старается полностью обслуживать себя самостоятельно, и везде возле неё порядок.

Как много делала она для своих близких! Как мало за свою многотрудную жизнь видела заботы, ласки, доброго слова!

Мама! Всё ты успела за свою жизнь: родила и вырастила детей, построила дом, посадила сад. Давным-давно выросли и уже постарели дети, стали взрослыми внуки, нарожали тебе правнуков. Все вместе мы хотим только одного: чтобы ты пожила подольше, чтобы мы, как и раньше, могли собираться в твоём доме, слышать твой голос по телефону. Пусть ещё долго изо дня в день, как проявление высшей материнской любви и заботы, звучит в предрассветной тишине охраняющая нас материнская молитва…