Русский солдат

(Окончание.

Начало в №№ 49, 50, 51).

Работа на шахте была тяжёлой. Кормили плохо. Солнышко мы видели только в длинные летние дни на восходе и на закате. Прошёл год этой однообразной, тяжёлой, голодной жизни. В шахте я работал на стыке рештаков. Это такие корыта, которые приводились в качающиеся движения с помощью сжатого воздуха, и по ним перемещался уголь. А там, где меня поставили, верхнее корыто качалось быстрее нижнего, и в этом месте уголь просыпался. Моей задачей было подбирать этот уголь и забрасывать его назад в корыто, но я не успевал, и образовывалась куча угля. Контролировал нашу работу в забое мастер – немец по национальности. Каждый раз, видя эту кучу, он начинал злобно орать на меня и душить, размахивая вдобавок киркой. Когда заканчивалась эта экзекуция, я с трудом поднимался и думал, что жить осталось мне немного, дыхание смерти неумолимо приближалось, нужно что-то делать. Вспомнил Ивана, его «Науку выживать» и решил покалечить себя. Для этой цели подобрал большой кусок угля и что было сил в моём ослабленном организме жахнул по пальцам ног. А обуты мы были в кирзовые ботинки на толстой деревянной подошве, поэтому эффект получился что надо. В медицинской части меня освободили на три дня. За это время я отдохнул и нога поджила. Одолевали мысли: куда направят, неужели снова на старое место? От этого становилось не по себе. На этот раз «повезло» – направили в звено из трёх человек. Мастером был поляк, который, когда мы с ним остались вдвоём, шепнул: «Держись! Красная Армия добже даёт в дупел вермахту». Это окрыляло, но труд и здесь был каторжным. Норма, которую нам определили, составляла – добыть пятнадцать тонн угля и поставить пять стоек. Спасала душевая. Когда поднимались наверх, думал, что до лагеря не дойду, но после холодного душа откуда-то появлялись силы и тяга к жизни.

Наступил декабрь 1944 года. Два дня не выгоняли на работы, немцы ходили возбуждённые, все говорили,что наши войска совсем близко и, возможно, скоро освободят. Мы радовались и одновременно боялись, так как ходили слухи, что при отступлении в лагеря заезжали эсэсовцы и расстреливали. Но дня через три нас выгнали из лагеря и колонной погнали на запад. Гнали много дней, с утра и до вечера. Кормить стали ещё хуже. На ночь загоняли в большие каменные дворы фермеров. Набивали полный двор, и мы спали на голой мёрзлой земле. Каждый день умирало 3-4 человека. На марше если кто-то начинал отставать, полицейские штыками подгоняли и, когда человек в изнеможении падал, его оттаскивали в кювет. Здесь в работу вступал толстомордый эсэсовец, его глаза от постоянного пьянства были мутными. Он подходил и закалывал штыком, и обязательно в грудь.

Полицейские говорили – колет, как кабана. Идёшь и видишь: то с одной, то с другой стороны лежит наш брат. Некоторые ещё дышали, захлёбываясь собственной кровью. Не все выдерживали этот ужас и, не желая, чтобы их постигла та же участь, выбегали из колонны. Но следовало короткое «Хальт!», затем автоматная очередь и – всё кончено.

Когда пригоняли в какой- либо двор на ночлег, и если там была солома, то первым делом проверяли все колоски,чтобы найти зёрнышко. Были счастливчики, которые находили свеклу, и тогда нашедший шёл и очищал ее,чтобы съесть, а тот, который шёл сзади, подбирал очистки и тоже ел. Попадался свекольный жом, его сдабривали калийной солью и ели. Физическое состояние было на пределе. Однажды полицай шепнул:«Ничего, ребята, держитесь, скоро пойдём по территории Чехословакии». Видимо, боялся за себя, поэтому и заискивал перед нами.

И действительно, когда пошли по территории Чехословакии, стало полегче – немцы перестали зверствовать, чехи, по всей вероятности, заранее зная, где мы будем останавливаться на ночлег, приносили еду в виде различных супов, сливали в одну посудину, а затем давали нам. Мы стали немного поправляться. Потерь уже практически не было, конвоиры пристреливать и закалывать перестали, очевидно, побаивались. Но это продолжалось недолго – нас снова погнали по территории Германии – зверства и издевательства вернулись, снова голод, тяжёлые переходы, и я не выдержал – силы покинули меня. Но перед этим я обратил внимание на то, что в населённых пунктах не расстреливают, да и конвоиров нам заменили на пожилых. Постепенно оказался в хвосте колонны. Полицаи стали подталкивать, подгонять, приговаривая: «Давай, парень, давай, осталось немного». Мой измученный затуманенный взор в тщетной надежде пытался увидеть какое- нибудь подобие жилья, но всё было напрасно – впереди я видел только качающиеся из стороны в сторону худые согнутые в невероятном напряжении спины моих товарищей по несчастью. И наконец, увидел её – спасительную для меня окраину маленького немецкого городка. Вот она – моя цель, вот оно – мое спасение и, напрягая весь тощий остаток своих сил, пошёл. Оставались какие-то десятки метров … И всё. Я остановился – больше не мог сделать ни одного шага вперёд. «Падать не буду, – решил, – пусть убивает стоящего, а не как кабана». Я стоял и, чтобы не упасть, перебирал ногами. Со стороны это напоминало, видимо, какой-то танец. И вот до моего уха донёсся звук его шагов, звук, который нельзя перепутать ни с каким другим, так как сапоги у него были кованые. Нетерпимый запах шнапса, донёсшийся до меня, окончательно помутил сознание. Он остановился, и мы несколько секунд смотрели друг на друга, жертва и палач, погубивший не одну сотню людей. Он смотрел на меня змеиным немигающим взглядом. Я ждал и думал: «Ну всё, Анатолий, конец твоим мучениям». Но он, не снимая с плеч винтовки, пошёл дальше. «Неужто косая и на этот раз обошла меня стороной?» – это было последнее, о чём я успел подумать. Голова закружилась, и я упал.

Очнулся под вечер, вокруг меня никого не было. Неужели меня бросили? Мне стало тяжко и тоскливо, захотелось быть со всеми в этом аду, там, где никто не считал тебя человеком, но всё равно был какой - то шанс на жизнь – там были свои, а здесь тебе никто ни руки, ни хлеба кусок не подаст. Вспомнился тот случай с ранением под Сталинградом, когда было так же – голова ясная, а тело не подчинялось моей воле. От этой горькой безысходности я заплакал, и плакал до тех пор, пока не услышал цокот лошадиных копыт и громыхание колёс повозки. Подъехали полицаи и закинули меня в повозку. Слёзы по-прежнему текли из моих глаз, но это были уже слёзы счастья, я был рад тому, что снова буду в одном строю со своими товарищами, такими же русскими солдатами, как и я* .

Наступила весна 1945 года, весна наших нечеловеческих мучений, а для кого-то и последней в жизни. Гнали на запад, снова много километровые переходы, снова борьба за жизнь. Ботинки постепенно развалились. В апреле погода была ещё довольно холодная, и идти босым было тяжело – мокрый и холодный асфальт доставал до мозга костей. Тогда я оторвал рукава от своей одежды и приспособил их себе на ноги. Самодельные чуни тоже прослужили недолго . Выручили полицаи** – нашли мне где-то ботинки, но было поздно – я простыл и заболел. Лицо опухло, голова сильно болела, на верхних веках образовались нарывы, которые закрыли глаза, и я ничего не видел. Идти я ещё мог, и поэтому двое товарищей вели меня под руки. На одном из привалов мы отошли в сторону и наслаждались теплом солнечных лучей, а конвоир-эсэсовец решил от меня избавиться и, бормоча себе под нос: «Русская доходяга, ты мне надоел, и уже давно», скомандовал моим проводникам отойти и передернул затвор винтовки. Оставалось только нажать на курок. Но за меня вступился другой конвоир: «Послушай, Курт, дай этому парню шанс на жизнь, я давно за ним наблюдаю.Чёрт возьми, он выбрался уже из многих передряг, может, и в этот раз ему повезёт, да и о себе подумай – не бери лишнего греха на душу. Этот усатый и так заставил нас много такого совершить, чего раньше мне и в кошмарном сне присниться не могло». «Послушай, Гельмут, ты же знаешь, солдатский долг повелевает мне доложить командиру о твоих пораженческих настроениях». «Знаешь, Курт, у меня есть отличная компенсация этому». Курт спросил: «Что ты имеешь в виду?». «Американские сигареты, которые мы с тобой закурим, как только опорожним бутылку шнапса». Тот ответил: «Я принимаю твоё предложение, Гельмут». Засмеявшись, немцы отошли в сторону.

Этот разговор двух немцев пересказал мне заключённый, который знал немецкий язык.

Ну что ж, косая ещё раз прошлась над моей головой, но божья рука отвела её от меня. Я часто вспоминаю этого конвоира-спасителя: кто он был, что двигало его на моё спасение? – это осталось для меня загадкой. К вечеру конвойные загнали всех в какой-то военный лагерь, а сами разбежались.

Освободили нас англичане, сняли грязную вшивую одежду. Вшей было столько, что они не помещались внутри и расползались по поверхности одежды. Лечения как такового практически не было, но сносная еда и свежий воздух свободы очень быстро привели нас в норму. У меня начали приоткрываться глаза, и я зажил обычной жизнью здорового человека. Внутри всё пело-ликовало – я выдержал этот ад, а о том, что будет дальше, не особенно задумывался. А задумываться было над чем. И в первую очередь, как встретит нас Родина? Месяца через два в лагерь прибыл представитель советского военного командования и, проведя с нами беседу, сообщил, что скоро всех перевезут в советскую зону оккупации. На прощание сказал, чтобы мы ничего не боялись и возвращались домой, так как объявлена государственная амнистия. Через несколько дней пригнали колонну грузовиков и нас перевезли в г. Штутгарт. Но не все сели в эти автомобили, некоторые накануне отправки ушли из лагеря.

В советскую зону мы прибыли эшелоном. Встретили нас три офицера, старший из них в звании капитана спросил: «Где находится начальник эшелона?». Кто-то ему ответил: «Майор Иванов находится в соседнем вагоне». Капитан, смачно выругавшись, процедил: «Нет здесь никаких майоров, есть только бывшие военнопленные, с которыми предстоит ещё разбираться». И, круто повернувшись, зашагал в указанную ему сторону. Кто-то обронил: «Да, встречают по-свойски – по-русскому». Послышалась команда выгружаться, мы вышли, нас разделили на три колонны. Одну составили из офицеров, другую из рядового состава и третью – из гражданских лиц. Рядовых поместили в карантин, который продлился неделю. После этого начали вызывать на допросы. Меня допрашивал молодой лейтенант в новенькой форме. Он изо всех сил стараясь казаться суровым и мудрым вершителем моей судьбы, коротко бросил: «Рассказывайте, как попали в плен?». Я поведал свою историю. Когда мой рассказ подошёл к концу, он нервно забарабанил пальцами по столу. По его состоянию я понял, что он не знает, как со мной поступить, и, по всей вероятности, ему нужно посоветоваться с кем-то более опытным, чем он сам. Наконец, он выдавил из себя: «Хорошо, идите, мы вам позднее сообщим»...