(Продолжение.
Начало в №№ 33, 34)
Поместили их в приготовленную землянку на карантин. Куда там к девкам. Через неделю плакали они по дому, вспоминали маму. Комбат строил батарею и приводил нас в пример им. Говорил о том, что мы были на передовой, было много боёв, и здесь девушки не плакали. Во время боя не прятались, а они – мужчины. Нас, как комсомолок, Мария Трунова – секретарь комсомольской ячейки батареи – распределила по орудиям агитаторами. В свободное время ходили в расчёты, вели беседы о мужестве, о доблести, о славе. Приводили примеры о героях - летчиках, танкистах, пехотинцах, кто сколько подбил танков, и так далее.
Лейтенант Беспёрстов занимался с нами материальной частью, давал учебные тревоги, засекал время готовности. Бывали у нас и полковые проверки боевой и политической, строевой подготовки. Однажды нам сообщили с КП полка, что завтра у нас будет проверка. В этот день дежурили по землянке я и Шура Фокина. Сменили простыни, которыми занавешивали нары, помыли пол. У нас было много журналов «Нива», Шура предложила переднюю стенку землянки обклеить картинками. В этих журналах были репродукции картин на разворотах. Взяли мыло и дело пошло. Гляжу, она на самую середину приклеила картину Рафаэля «Мадонна», Божью мать с Иисусом Христом на руках. Внизу была короткая подпись мелкими буквами «Божья Матерь». Я ей говорю: «Шура, это икона». Она подошла, плюнула на палец, потёрла и говорит: «Вот, будет женщина с ребёнком». Утром, после завтрака прибыла комиссия. Сначала она смотрела всё у орудийщиков, во взводоуправлении, дошла очередь и до нас. Вошли человека четыре с комбатом. Мы встали – приветствие. Никто не проронил ни одного слова, все повернулись и ушли. Мы – в опале. Вернулся комбат, молча содрал со стены все наши картинки и ушёл. Даже объяснить ничего не можем, комбат к нам не заходил дней пять. Немножко оттаял, пришёл. Я начала разговор первой: «Товарищ старший лейтенант, вы нас извините, дело было вот как».
Рассказала ему всё последовательно, и когда сказала, что это была женщина с ребёнком, он хохотал до упаду. На второй день об этом знал весь полк.
Наступил тысяча девятьсот сорок третий год.
Нам вручили погоны, в их честь выдали по сто грамм рома, нас десять человек – целый литр. Половину отлили ребятам: Масько, старшина, Забудский, сейчас уже забыла кто-то ещё. Кружек у нас нет, стаканов тоже, как пить, как делить? Но у нас есть у каждой ложка. Я предложила наливать в столовые ложки, будем пить как микстуру. Досталось по три ложки. Все опьянели. Никто не танцевал, лишь Нюся Дурнева – она пошла в пляс. Наш Масько с полутора доз опьянел, упал на батарее. Тоня Омелаева и Таня Капустина пошли за ним, под руки втащили в землянку, уложили на нары, он уснул. Старшина Белозёров спал с ним рядом и головой уткнулся ему в грудь. Масько это почувствовал и давай гладить его по голове, приговаривая: «Кошечка чёрненькая…» Вот мы и узнали от старшины, что Масько нравится Тоня. Тоня – среднего роста, кареглазая, тёмноволосая, большеротая, но симпатичная, стройная.
Однажды я дневалила. И, как всегда во время своего дежурства, надо постирать бельё, переодеться. Только я сняла чулки и бельё, раздалась тревога. Валенки на босую ногу, шинель на ходу на плечи – и вперед! Тревогу сделал старшина. Сначала – за прибор! Затем начал строевую подготовку, потом передвигались по-пластунски. Ночью выпал глубокий снег, морозец небольшой, солнце яркое, снег блестит, день – чудо. Повалились все в снег, ползём. Снег попадает в валенки, на других ватные брюки, зазор минимум, а мне лезет на полную катушку. Тает в валенках, мерзнут ноги, ягодицы. Занимались долго. Девчата стали роптать, тогда нас старшина отпустил. А сказать нельзя, надо всегда быть в боевой форме.
Другой случай такой.
Была лунная, ясная ночь. Снег блестел, как алмазная россыпь. Я стояла на посту у прибора, уже третий час ночи, моё время – с двух до четырёх. Смотрю, идёт старшина. Кричу: «Стой! Кто идёт?». – Молчание.
«Стой! Кто идёт?». – Молчание. «Стой! Кто идёт? Стрелять буду!». – Молчание. Даю выстрел без прицела вверх. «Ты что, не видишь, что ли?», – говорит он.
«Стой! Кто идёт?».
Винтовка направлена на него. Остановился, расстояние два-три метра. Ответил пароль. «Что ты делаешь?» – возмущается он. «Несу караульную службу. Я не знаю, какие у вас намерения». Наутро построил батарею и объявил мне благодарность за отличное несение караульной службы.
Вскоре обнаружилось, что наш повар Надя Пухова беременна. Некоторые думали, что виноват старшина, так как она жила и спала в каптёрке. Но зачем это старшине – он ходил в самоволку. Хотя Надя была симпатичная девочка: маленькая, пухленькая, уютная, кареглазая, тёмные волосы с завитушками. Её перевели в другую батарею, ближе к Воронежу. Город Воронеж был почти сдан, но немец реку Воронеж не перешёл. Постоянно велась перестрелка. Там, где была Надя, произошло прямое попадание в землянку, её ранило, завалило в землянке. Были и убитые. Ей отняли ногу. В госпитале родила девочку. Ходила на протезе.
В восемьдесят пятом году, в Киеве, мы встретились. Она стала такой толстой, готовила она хорошо, поесть любила. Жила с дочерью. Дочь замужем, было двое внуков. Я ей писала, она не ответила, связь оборвалась.
В конце марта сорок третьего года нам дали команду «отбой - поход». Ночью выпал глубокий снег. В расчетах много молодых, ещё неопытных бойцов, поэтому случилось несчастье. Трактор зацепило за пушку, или вернее сказать, пушку за трактор – не полностью вдели чеку в проушину. И когда трактор пошёл, почти вытянул пушку из окопа, чека вылетела и пушка покатилась по аппарели назад. И задним колесом проехала по ступням командира взвода Беспёрстова. Не раздавило ступни только благодаря глубокому снегу, но сдавливание было. Шура Маркина – санинструктор - фельдшер, Женя Омелаева, Таня Капустина попросили санки у хозяек в деревне, посадили на них лейтенанта и повезли в госпиталь. Из госпиталя, как правило, выписывают в комендатуру, а там – куда пошлют. Ни лейтенанту, ни нам это не нравилось. Шура проконсультировалась насчёт лечения, и лейтенанта привезли на батарею. Пока они ездили, мы грузили приборное отделение и снаряды на машину. Четыре снаряда в ящике по шестнадцать килограмм и плюс тара восемь килограмм, итого: семьдесят два килограмма. Двое брали ящик и кидали вверх на машину. Днём выглянуло солнце, потекли лужи, мы в валенках по ним ходили, все промокли. Погрузились сами в вагоны-теплушки, а пушки на платформы. Не поехали своим ходом, очевидно, из-за отсутствия тракторов, трактор мог брать только одну пушку, а их было две. Ещё две потеряли в Воронеже. На вокзале стояли долго, всю ночь. Ночью ударил мороз, мы мёрзли, валенки замёрзли, портянки примёрзли к валенкам. Лейтенант был с нами.
Расстояние от Липецка до города Грязи в тридцать пять километров проехали быстро. В Грязях мы заняли уже готовую позицию, лейтенанту отгородили угол. Топили снег, нагревали воду и делали ему горячие ножные ванны. Он был такой стеснительный, что в землянке не хотел оправляться и с большим трудом, с помощью девчат ходил в туалет. Мы уже стали более смелыми, в вагон брали с собой ведёрко для туалета. А первое время в переездах очень страдали, на остановках выйдем из теплушек – кругом мужчины, притулиться негде. Становились кружком, одна в середину, а моча от передержки идёт по каплям. Вот жизнь и научила. Постепенно лейтенант поправился.
Весной сорок третьего года (апрель-май), после ликвидации Сталинградского котла войска и технику стали перебрасывать на Воронежский фронт. Эшелоны шли один за другим, и наша задача была – беречь вокзал с одной стороны, а аэродром с другой. Сколько было пушек на охране станции Грязи, я не знаю, но наш дивизион был полностью. Возможно, были все три батареи. Налёты были ежедневно, редко днём, но в двадцать четыре часа – немцы пунктуальны – были тут как тут. У нас на батарее жила собака, мы её звали Кабысдох. Своим собачьим слухом она, как все псы, превосходила нас. И как только заслышит шум самолёта, бежит в землянку и прячется под нары. Бьём тревогу, мы уже готовы к бою.
В Грязях ко мне приехала мама, привезла гостинцы – свиное сало и семь пол-литровых бутылок мёда, оставила денег восемьсот рублей. Одну бутылку мёда я выпила за два часа, пока сидела на валу около батареи. По половине бутылки на расчет – орудийщикам отделила, сала им не досталось. Всей батареей съели пять бутылок, осталась одна. Девчата от неё отказались. Девятого мая я пошла провожать маму на вокзал. Была тревога, один самолёт «мессершмитт» на очень большой высоте, стрелять бесполезно. Такую высоту пушки не брали. Мама растерялась, испугалась, побежала, я её остановила. Видя, что я спокойна, успокоилась и она. Стоял эшелон, попросила бойцов довезти маму. Они её подхватили, подняли, посадили, сделали это с готовностью и радостью. Я им за это благодарна, помню всю жизнь. Они видели в маме не только женщину, но и своих матерей и наше фронтовое братство. Все были доброжелательны друг к другу.
Когда Тоня Омелаева получила посылку, а там камни, – оставили в посылке только коробку со сливочным маслом, которое уже проржавело и прогоркло, – мы всем отделением плакали вместе с Тоней.
Встретились с ней в Киеве, она работала агрономом-овощеводом. После войны окончила четвертый курс сельхозтехникума. Жила в Средней Азии, была уже вдовой, имела двух дочерей – шёл 1982 год…
Надо описать, что же такое наша батарея. Это четыре пушки, калибр ствола 85 мм, все снаряды 16 кг, длину снаряда точно не помню, но где-то около 80 см. С боеголовкой, на которой есть кольцо с делениями, шкала с резками, которые отмечают время горения пороха за одну секунду. Всего 34 секунды. Ключ одевался на колпачок, совмещались резки. Третий номер орудийного расчёта совмещал шкалу на приборе, куда автоматически поступали данные с ПУАЗО-3, называл цифру. Один подавал четвертому снаряд, бросив колпак предохранения, четвертый устанавливал трубку – время полёта снаряда, передавал заряжающему, который отрывал затвор, вгонял снаряд в казённую часть ствола. Закрывал, происходил выстрел, ствол откатывался назад, поэтому заряжающий должен был делать шаг в левую сторону. Первый номер управлял движением ствола по горизонтали, или как мы обычно говорили, по азимуту. Он видел самолёт или танк – цель и, вращая маховик, вёл эту цель, глядя в окуляр. Второй номер, глядя в окуляр, вращая маховик, вел цель по вертикали – угол места. Вращение ствола по горизонтали 360 градусов, по вертикали 75, точно не помню, почти вертикально, наверное, 85 градусов. Оставалась над головой небольшая мертвая зона. Заряжающий, точно не помню, или 4-й, или 6-й номер, а седьмой – командир орудия. Можно было стрелять, время – одна секунда. Снаряд, вылетая из ствола, разрывался в 250 метрах, разлёт осколков при взрыве тоже 250 метров. Так что это расстояние критическое, если враг был рядом, осколки могли поражать и своих. Располагались орудия на квадрате в 100 метров, в центре батареи окоп для командира огневого взвода, чуть выше пояса глубиной, расстояние до орудий 50 метров. Вес пушки – 4200 кг.
Прибор ПУАЗО-3 – прибор управления артиллеристским зенитным огнём четырёхорудийной батареи. Располагался в 250 метрах от центра батареи, вес прибора – 2020 кг, дальность полёта снаряда 8500 метров. На двух колёсах, стрела для прицепа к машине. Девять номеров. №1 – совмещение параллакса и ветра – Чебатарёва Мария Григорьевна. №2 – Аня-Нюся Дурнева. №3 – Александра Фокина. №4 – время полёта снаряда – Капустина Татьяна. №5 – установщик высоты – я. №6 – наводчик по азимуту – Омелаева Тоня. №7 – наводчик по углу места – Никоненко Мария. № 8 – поправка по азимуту – Пикалова Надя. №9 – поправка по углу места – Пискарёва Аня. № 10 – командир отделения – Величко. Электрик (не помню, кто) следил за аккумуляторами, ездил с ними на зарядку.
Потом с тринадцатой батареи к нам перевели Филатову Анну, а каким номером она работала, не помню.
Мы жили дружно. Вначале Омелаева, Чеботарёва, желая утвердить своё «я» в коллективе, разделили нас на “стариков” и “молодых”. Молодыми были Надя Пикалова, Шура Фокина, я, Пискарёва Аня. Чеботарёва войдёт в раж и понесёт: «Молодёжь, неряхи, ну совсем недотёпы». Мне это слушать надоело. Я ей говорю: «Ну и что, если мы моложе вас на 1-3 года? Это что, преступление? Мы повзрослеем – состаримся. Службу несём не хуже, а даже лучше вас, стариков. Каждая ухаживает сама за собой, вы за нами не ухаживаете, не стираете, не гладите. И мы не грязнее, чем вы. Когда же вы успели состариться, уже пройти огонь, воду и медные трубы? А ты, Чеботарёва, педагог. Неужели ты вела себя так в классе и, как старая карга, ворчала и, оскорбляла учеников?». Этот разговор положил конец придиркам.
На посту стояли по очереди по два часа. Иногда навалится тоска, какое-то беспокойство, не спится. Я стояла две смены – четыре часа, а потом будила ту, что меня меняла. Это вошло у всех в привычку. С самого начала, стоя на посту с 4 до 6 утра, я стала чистить на приборе не только своё место, но и все остальные. Это экономило время, освобождало всем час матчистки. Масько это заметил и объявил в нашей землянке всем. Девчонки встрепенулись и заявили, что и они будут делать так же.
Если кто занеможет, мы не звали на пост, давали передышку. У Нади Пикалёвой был бронхит, она очень кашляла, и, не сговариваясь, мы освободили её от поста на длительное время, пока она не поправилась. Шура Марченко ходила с ней к врачу в медсанчасть полка. Часто недомогала Нюся Дурнева. Первое время с нами жили дальномерщики Наташа Рахманинова и Ася Батракова, затем, когда взяли на фронт старшего стереоскописта Федченко, к ним пришла Зина Арчакова. После тяжёлого ранения у неё были перебиты все кости голеней. Она долго лечилась в госпиталях и уже не вернулась в строй. Я с ней встречалась в Киеве, на встрече 317 ЗАП. У неё была трофическая язва на правой голени. По её словам, почти никогда не затягивалась, так она и ходила с бинтовой повязкой. Вышла замуж – два сына. Долго потом вели переписку, она не содержала никаких воспоминаний, просто поздравляли друг друга с праздниками. Позже, вместо Арчаковой пришла Клава Чернова, наша, терновская.
Но я не совсем последовательна.
Всех ребят у нас заменяли девушками постепенно. Оставляли только командиров отделений, но потом отозвали и их. Командирами были девушки, и они справлялись. Секретарём комитета комсомола в батарее была Мария Трунова. Она закончила пединститут, уже два или три года работала в школе педагогом. Комсомольская работа была налажена чётко. В 1943 году её избрали секретарём ВЛКСМ дивизии ПВО. В 1944 ей присвоили звание младшего политрука, так она и осталась на политической работе, окончила политшколу. После окончания войны вышла замуж за политрука Радченко, живёт в Киеве. В 1982 году пришла на встречу. Побыла около часу и ушла; мы уже были разными людьми. Хотя многие из нас после войны добились и образования, и звания.
В батарее секретарём комсомола ВЛКСМ стал наш командир отделения Масько. В 1943 году, где-то в феврале или марте, его избрали секретарём ВЛКСМ полка. Командиром отделения стала Аня Величко. Масько тоже присвоили звание младшего политрука, он окончил высшую партийную школу. Преподавал в вузе основы марксизма-ленинизма, защитил диссертацию, стал кандидатом исторических наук. Живёт в городе Львове (это из встречи 1988 года в Мукачёво, но о встрече позже).
Аэродром позади, впереди – вокзал. На аэродроме вместо И-16 появились новые машины МИГ-1, ЛАГ-1. Летчики их осваивали. Один самолёт упал прямо в реку, вонзился в грунт дна. Две машины в облаке столкнулись, и лётчики погибли. Налёты были частыми, почти ежедневно. С 24 до 4 часов – бой, в основном вели заградительный огонь, ибо редко прожектористы ловили цель. Но прибор наш был недоработан, снаряды отставали по азимуту и не долетали до курса самолётов противника.
Жизнь проходила в очень замкнутом пространстве – отделение, землянка и прибор. Совсем не ходили к разведчикам, редко бывали в орудийных расчётах, а о других батареях и разговора не было. Жизнь однообразна. Сводки с фронтов передавали по телефону, рации наши не работали. Телефонисты записывали. В конце марта лейтенант, командир взвода управления, уехал на НП за 25 км от батареи.
В начале апреля 1943 года нам выдали новую форму, т.е. сменили. Ботинки выдали английские, на толстой с шипами подошве – бутсы и обмотки, размер 45-47. Ужас! Комбат обратился к оружейникам: «Кто имеет навыки сапожного дела?» Им оказался рядовой отделения зенитного пулемёта 4-х ствольного, стволы слиты один к одному, но патронов нет – пулемёт английский. Вот он и начал эти бутсы перешивать. Пришёл к нам в отделение и говорит: «У кого самая маленькая нога?». Посмотрел на наши ноги. Я оказалась первой. Он всем девочкам пошил отличные ботинки. К 1 мая мы выглядели хорошо: новые юбки, новые гимнастерки. Вернулся Иванов, посмотрел на строй девчат и говорит: «Вот ходим мы в самоволку, красивых девчат ищем, а у нас на батарее свои красавицы». Он стал собирать всех девчат со всех отделений вместе и читал нам рассказ Чехова «Руководство для желающих жениться». И наставлял нас:
«Вот какое приданое вы должны готовить!». А потом все смеялись.
Наш командир огневого взвода Беспёрстов хорошо играл на гармошке рояльного строя, он её звал «гармаза». Вечерами, когда наша батарея была дежурной с 20:00 до 24:00, мы выходили на проезжую грунтовую дорогу за орудиями. Он нам играл простые народные танцы: саратово, страдания, краковяк, и наше приборное отделение танцевало. Орудийные расчеты по местам, иногда и мы сидели на приборе, готовность №1.
14 мая 1943 года мы дежурили с 20:00 до 24:00 часов, лейтенант играл, мы танцевали. Вечер тёплый, мягкий, небо синее, ни единого облачка, поле зелёное, его не вспахивали уже не первый год. В 23:00 я оглянулась, глядя на небо, и увидела осветительную авиабомбу, а звука самолётов не слышно. Дали тревогу, быстро заняли свои места. Цели не видно, начался бой. Сколько было батарей, я не знаю. В нашем дивизионе три батареи – это 10 орудий, а может быть, были и другие. Нашу батарею засекли и стали пикировать. Бомбили и аэродром, но по тревоге самолёты успели взлететь, пострадали наземные службы и люди. Мы подносили снаряды, огонь вели беспрерывный, до 25 выстрелов в минуту, стволы раскалились докрасна. Я была на бруствере первого орудия, только положила снаряды, через меня прогремели выстрелы, я оглохла. Но увидела, что расчет отошёл от пушки, пригнулись к стенкам окопа, поняла, что летят бомбы. Глянула вверх, хейнкель-111 был над орудием, метров 300 высота. Могучий, литой, он выходил из пике. Я успела лечь, раздались взрывы бомб, по мне захлестали комья земли и осколки.
После взрывов наступила тишина, осветительная авиабомба висела над батареей, медленно спускалась на парашюте, взрывалась частями, окалина раскалённая. Долго светилась, остывая, и падала золотым дождём. Никаких команд не слышно. Я почувствовала, что по правой стороне тела у меня течёт кровь. Правую руку в плечевом суставе не могу поднять, правая нога хромает, но боли я ещё не чувствовала. Кто-то сказал мне, что надо идти к дальномерщикам, там санинструктор. Чем ближе я подходила к землянке, тем ближе слышала разрывы бомб, а за землянкой был вообще ад.
Я подумала, что связисты, устраняя обрывы кабеля, ходят и по таким местам, и повернула обратно, т.к. землянка была пуста. Пришла во взводоуправление – землянка была большая, там была Аня Мокишина, наш новый санинструктор - фельдшер. Она перевязывала и накладывала шины на ноги Зине Арчаковой и нашему повару. Субботину уже перевязала голову, здесь же была Шура Фокина. А вот где был Беспёрстов, не знаю. О том, что он тяжело ранен, я узнала позже. Всегда такая стеснительная, по требованию Ани я сняла гимнастёрку, а ведь здесь же были мужчины, – старшина Белозёров и политрук дивизиона капитан Чёрный.
Вся правая сторона тела у меня была в крови, но это не сплошная рана, а потоки. Ранение было в верхнюю треть правого плеча. Сквозное, но поверхностное, пробило мышцу, а кость, артерия и вена целы. Другие – в область печени, подкожное – в правую ягодицу, в заднюю поверхность обеих бёдер, ранения слепые, осколки мелкие. И подкожное ранение в область правой кисти. Сделали перевязку, уложили в постель. Бой продолжался, но уже без нас. Потом пришла санитарная машина с медсанчасти аэродрома и забрала нас: двоих мужчин и четырёх девушек. Четверо на носилках, только мы с Шурой могли двигаться сами.
Теперь уже бомбили аэродром, и, кажется, прибыла вторая партия бомбардировщиков. Всё длилось до четырёх часов утра. Медсанчасть – огромная землянка с длинными нарами – была полна ранеными. Утром нас на грузовой машине, настелив матрацы, уложили всех, сидеть не разрешили, и отправили в Мичуринск. Очевидно, носилочных раненых отправили на санитарных машинах. Девушек доставили в госпиталь профилированный для лечения ранения конечностей. Лейтенанта в другой госпиталь – с ранениями в брюшную полость. Субботина в третий – ранения в череп. Двое погибли, в том числе один из пулемётчиков.
В госпитале я обнаружила, что здорово снижен слух, при обычной речи я не разбирала слов, но говор слышала. Потянулись госпитальные дни. Ходила, таская правую ногу, рука в плечевом суставе не двигалась. Затем рана начала нагнаиваться, воспаляться, мне стали присыпать рану стрептоцидтом – помогло. Когда раны стали затягиваться, назначили лечебную гимнастику.
К нам приехал старшина, привёз гостинцы. Вся батарея отказалась от получения сахара на декаду и тушенки. Мы с Шурой от всего отказались, у нас были деньги. Мы ходили с нею на рынок, покупали по пол-литра молока и по одному пирожку, начинённому фасолью. Такую же порцию и для лейтенанта, ходили к нему каждый день. К Субботину ходили один раз, идти было далеко. Когда стала подживать у лейтенанта рана в подколенной области, его оперировали. У него был осколок в брюшной области, он не поранил внутренних органов, но мешал. Пришли к нему после операции, он нам говорит, что было очень больно, легче родить. Вот мы смеялись: откуда он знает, как рожать, он парень. Он уже начал поправляться, когда нас выписали.
Кормили в госпитале очень плохо, утром каши давали, как годовалому ребёнку. Обед – щи из перекисшей капусты без картофеля, заправлены растительным маслом. На второе – тоже капуста, но погуще.
Когда я вернулась на батарею, девчата рассказывали: «Вас увезли в госпиталь, а мы ушли в землянку свою, встали к стене и дрожим, так было страшно». И это говорила Николаенко – наводчица. Я всегда думала, что страшно только мне, потому что никто никогда об этом не говорил, а все вели себя очень сдержанно – ни крика, ни шума, ни слёз. Каждый знал, что надо делать. Подавали другие команды – выполняли точно в срок.
Они (девчата) сказали, что в ту ночь на нашу батарею было сброшено 120 бомб, посчитали по воронкам.
