Всем им хотелось быть командирами, чтобы их награждали. Лидия Стаценко была настоящая брюзга, она все жаловалась, как она хорошо работала на почте, принимала телеграммы и была связной партизанского отряда. Я ей сказала: «Что ты сама себя хвалишь? Кто бы тебя взял в связные, такую болтушку, ты бы выдала всех, похваляясь, какая ты хорошая. Разве тебя не знали соседи, такую плаксу и себялюбку. За что вас награждать? Какие вы подвиги совершили? Сколько вы, каждая, подбили танков? Сколько сбили самолетов, сколько уничтожили немцев? Снайперов и то награждали за 40 человек! Где взять столько отделений, чтобы все были командирами? Да вы к тому же ещё вообще не бывали в боях».
Приходил политрук дивизиона, отзывал меня. Прохаживались по тропинке, он меня воспитывал, говорил о Суворове и т.д. Мне это надоело, и я ему сказала: «Что вы воспитываете меня? Я доброволец, третий год в армии, была в боях. Достаточно образованна, знаю историю. Вы лучше бы побеседовали с моим отделением. Они были в оккупации, мне ни одна из них не нравится».
Он пришел однажды в отделение, вызвал меня из землянки. После отозвал в сторону и говорит, что они на меня в обиде за то, что я сказала, что они были пособниками немцев. Я ему ответила, что это ложь, извращение. Пояснила, что проводила беседу о том, что Гитлер рассчитывал на пятую колонну, на вражду между нациями, а наш союз нерушим. Россия – единственное государство в мире, к которому добровольно присоединились другие народы.
Он ушёл и больше не появлялся. Очевидно, боялся, что эта орава может сделать такой поклёп на него самого, что ему после этого будет грустно.
Уже появились истребители МИГ-7 и ЛА-5. Они были достойными противниками мессершмиттам. Этот самолет у немцев прошел всю войну, как наш ИЛ-2 - штурмовик. С первых до последних дней. Самолётов, танков стало много. Танк Т-34 выдержал испытания. Еще пятьсот лет назад французский врач и оракул Нострадамус в своих центуриях писал: «Война будит мысль человека, который науке дает Прометеев разбег».
Поистине можно удивляться тому, что, ведя непрестанные, жестокие бои, наш титанический народ не оскудел, а стал наращивать мощь страны. Два человека с непреклонной волей стояли тогда у кормила страны. Сталин как главнокомандующий и Берия – министр внутренних дел.
Люди делали невозможное возможным, чаще за страх, а не за совесть. Эвакуированные в Сибирь-матушку, они в мороз сибирский устанавливали станки под открытым небом. Работали круглые сутки, а над их головами строили корпуса. Трудились и стар, и мал. Пришли и великие полководцы. Вчера их ещё никто не знал, а сегодня о них говорит вся страна: Жуков, Рокоссовский, Конев, Ватутин, Толбухин…
Уже в 1942 году появились новые «катюши». КПП (командный пункт полка) был в Отрадном, командир полка подполковник Василий Максимович Шуяков не успел его покинуть и укрыться, уничтожал документ, который не мог взять, но залп «катюши» дали вовремя, как и обещали. И он погиб от своих снарядов. Потом останки перенесли в Выкрестово в могилу, где были похоронены шесть неизвестных девушек. Их наскоро похоронили и ушли. Женщины, которые наблюдали, не могли различить знаки отличия, а форма у всех одна – хаки. Теперь поставлен памятник.
Забегая вперед, 25 лет спустя после Победы я ездила с группой рабочих на двухдневный отдых на турбазу ПНИТИ на реку Угру. Река довольно широкая и глубокая, дно каменистое. Правый берег высокий и обрывистый, а левый покрыт лесами. В этот лес пошли собирать грибы. И нашли просеку метров 600-700 ширины, длина около 1500 метров; следы сожженных деревьев, т.е. обгорелые пни. Уже начали от корней расти побеги. Это был залп «катюши», но как там она могла оказаться, мне не понятно. Лес густой, и машина там не пройдет. Давно закончилась война, а раны на нашей многострадальной земле ещё сохранились и будут видны ещё много лет.
…С начала 1944 года начали строить железнодорожный мост. Ширина Днепра 1200 метров, подъездные пути – ещё 350-400 метров. Его построили за 8 месяцев. Американцы и англичане не верили, что за такой короткий срок можно построить мост на такой широкой и глубокой реке. Приезжали делегации – посмотрели, убедились.
Наша батарея стояла в 800 метрах на правом берегу. Место низкое, грунтовые воды высокие, землянку копать нельзя, прибор стоял на ровном месте, орудийные расчеты сделали бруствер из дерна. Спали под тентом от прибора, натянули его как палатку. Хорошо, что стояла ясная, тёплая погода. Но однажды она испортилась, налетел шквал, дождь, ветер ураганной силы снёс две секции моста. Они были установлены, но их ещё не успели укрепить. Люди, а среди них было много девушек, с полотна дороги сгрудились в эти секции, и погибло 80 человек. За весь период, как форсировали Днепр и освободили город Киев, ни одна бомба не попала в мосты, а тут стихия унесла столько людей. А мы видели, как это случилось. Эти секции пролетели вниз, как пущенные камушки, ураган пронёсся и бушевал несколько минут, а потом стал стихать. Через час была уже ясная погода, а людей – как не бывало. Всплакнули о них, пожелали им вечную память. А на этом труднейшем деле снова кропотливо те, кто остался в живых, стали продолжать работу. За полгода 1944-го мы сменили вокруг Киева несколько позиций.
На том же правом берегу, только ниже по течению Днепра, геодезисты стали готовить место для батареи, определять высоту над уровнем моря. Была пасмурная, дождливая погода. Им нужен был человек носить треногу от теодолита и на местности при разбивке натягивать шнур, вот меня и послали. Мы все промокли до нитки, но закончили работу. Меня не сменили, и пришлось с ними идти до дивизиона, но и там меня не заменили.
И отправилась я с ними в Дарницу на командный пункт полка. Дошли до моста, тут нас попутная машина взяла, довезла. В штабе меня девчата раздели, дали сухое белье. Накормили и стали сушить у печки мое одеяние, на нарах я, укрытая, согрелась, поспала. Они меня не пускали, мол, оставайся, пойдешь завтра, но я не согласилась. Белье подсохло и шинель тоже, стало полегче. Оделась, поблагодарила их и двинулась в обратный путь, где приютились геодезисты.
Их было трое мужчин. Ящики с приборами тяжелые, а они с ними проделали большой путь. Вернулась, доложила о прибытии. Девчата оставили мне ужин, поела и легла спать. Ночью меня на пост не будили. Обычно я вставала минут за 20 сама по заданному времени. А тут спала очень крепко. А днем я отказалась идти на пост, мои силы ещё не восстановились. Я проспала 36 часов, просыпалась на завтрак, обед и ужин, и изредка – в туалет. А потом встала на пост и вместо двух часов простояла четыре.
В начале 1944 года, уже не помню места, Аня Филатова рассказывала, что она работала в церкви в хоре. Девчата стали просить её спеть какую-нибудь молитву. Она начала петь «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу».
Отец с матерью часто в холодные зимние вечера забирались к нам на печку и там потихоньку пели молитвы, и эту тоже. Я слов подряд не помнила, но мелодию знала и стала ей подпевать. Тоня Амелаева взяла гитару и подобрала аккомпанемент, а Аня на балалайке, получился неплохой дуэт. Девчата часто просили нас спеть, и мы пели.
У нас был проведен шнур через дверь до прибора, и если кто к нам шел, часовой подергает, и мы делаем вид, что изучаем мат- часть. Наставление по прибору открыто. Но однажды Стариков поставил часового на команду «ни с места», подошел к двери тихонько и всё прослушал. Зашел и говорит: «Спойте молитву». Мы отказываемся, какая молитва? Он нам говорит, кто пел, кто на чем играл. Мы не стали упрямиться – спели. Потом пели и ещё много раз…
1944-й год. Весна. Командир огневого взвода – старший лейтенант Петров; когда он у нас появился, после кого – не знаю. Человек с особенностями: лет 27-28, выше среднего роста, стройный. Волосы тёмно-русые, глаза карие, нос прямой, лицо – правильный овал, губы толстоваты. Смуглый, но красивым его не назовешь.
Может, это исходило от его поведения, его внутреннего мира – не могу утверждать. Он всегда был неряшливо одет. Ремень застегнут широко, болтается, подворотничок грязный, подманжетники – тоже (там белая каёмочка должна быть, как у школьной формы). Менять эти атрибуты он не хотел, и поэтому не стирал. А если менял, то только с гимнастёркой. Таня Капустина скажет: «Товарищ старший лейтенант, давайте, я вам подворотничок чистый подошью». Он отвечает: «Не надо». «Но ведь он у вас грязный!». «Дайте зеркало!». Подают ему зеркальце, посмотрит: «Он ещё чистый!».
Это он называет чистым, т.к. отличается по окраске от гимнастерки. Тогда стали у него красть и приводить форму в порядок. Как это так: наш командир – и грязный! Построит орудийщиков (нас он не строил) и начинает их осматривать. Делает замечания: пуговицы не почищены, обувь грязная, подворотнички тоже. «Задрипы, заразы!».
В бане мылся один, никого туда не пускал. Умывался – только чуть-чуть намочит лицо и кисти рук. Однажды среди батареи Маруся Николаенко подошла к нему, взялась за ремень, коленом подтянула его и заправила со словами: «Товарищ старший лейтенант, вы нарушаете форму». Особенно следили за ним, его одеждой, перед комиссией. Но дело свое он знал, орудийщиков тренировал хорошо. Но в это время, после 18 апреля 1944 года, налетов почти не было.
Нам выдавали сахар – 250 граммов на 10 дней, а один раз в месяц, вместо махорки, его заменяли 100 граммами шоколада, но шоколада не было в наличии. Его заменили 250-ю граммами сахара, и тогда у нас сразу было 500 граммов! Этот сахар мы съедали в один день на соревнование, кто быстрее съест. Вот в такой день Мария Чеботарёва, уничтожив паёк первая, легла на нары (над нарами из двух простыней мы делали занавеску) и начала причитать: «Что же я наделала. Сама себя угробила, как мне плохо, я умираю. Как жалко расставаться с молодой жизнью». И в таком роде до бесконечности; мы хохочем.
К нам в это время пришел орудийный мастер Стацюк. Ему нужны были отвертки и ключи, у нас был полный их набор для прибора. Остановился у двери и долго наблюдал эту картину. Потом выругался матом (раньше от него мы подобного не слышали, мужчина лет 35-38, высокий, подтянутый, спокойный), и: «Вы что смеетесь, человек умирает, а вам смех?». Тогда «умирающая» села на нары и залилась смехом вместе с нами. От такой картины он опешил, не знал что думать и что сказать. Смеялись до боли в животе. Наконец он уразумел, что это просто шутка. Получил отвёртки и ключи и ушёл.
Вот так в замкнутом круге и жили целых три года. Но в этом составе мы прожили два. От комбата требовали несколько раз кого-то перевести, взять с батареи, но комбат не подчинялся. За домашний арест платил свои деньги, но берёг сплоченный коллектив. О нас говорили: «На 12-й батарее человека убьют и за счет бомбежки спишут». Но всё же подобрали ключи и половину (народа) пришлось отдать.
В орудийных расчетах тоже были хорошие ребята. И у нас имел место такой случай. В нашей землянке у столика (выступ земли, покрытый досками, застеленный салфетками), по бокам его, сидели Стариков и Иванов. Быстрым шагом буквально ворвался старшина батареи Белозёров и с ходу выстрелил из пистолета.
Я думаю, он стрелял в Старикова, но попал в левую подключичную область Иванову. Пуля засела в мягких тканях, ни нерва, ни сосудов не повредив, и трое суток он оставался в таком положении. Санинструктор перевязала, но началось воспаление. Тогда она с ним пошла в полковую медсанчасть, пулю удалили, и всё обошлось. Но старшину отправили на фронт. Он попал в одну батарею с папиным двоюродным братом Гаврилой Ивановичем Красновым. Подружились.
Я уже была на 13-й батарее и неожиданно получила письмо от Белозёрова. Он интересовался, как идут дела на 12-й, что нового. Но я уже там не служила и ответила так, как было. Потом Гаврюша мне прислал письмо, что Белозёров погиб. А когда я демобилизовалась, то узнала, что Гаврила Иванович тоже погиб. И ещё о Красновых…
Краснов Александр Пантелеевич демобилизован по контузии головного мозга. Год совершенно ничего не слышал, потом осталась тугоухость на всю жизнь.
Его брат Иван Пантелеевич вернулся. Сын Алексея Ивановича Краснова – Василий погиб ещё во время финской кампании. Александр демобилизован здоровым, он был в оркестре. Сын Михаила Ивановича Краснова, Александр, погиб. Люба, его дочь, вернулась. Она была, как и я, зенитчица. Сын Ивана Ивановича Краснова, Гавриил, погиб. Сын Тимофея Ивановича Краснова (моего прадеда – В.К.) Семён вернулся. Степан (третий сын) на фронте получил туберкулёз, от которого умер в 1948 году (похоронен в Сергиевом Посаде, где размещался госпиталь – В.К.) Иван Тимофеевич, мой отец, с перерывами служил в нестроевых частях, вернулся.
Я, Краснова Тамара Ивановна, вернулась. Сейчас имею вторую группу инвалида Великой Отечественной войны. Имею также ранение и контузию. Мамин брат, Алтухов Василий Антонович, погиб под Москвой в 1941 году. Муж тёти Марфы, Красильников Иван Васильевич, не вернулся. Муж тёти Лены, Жабин Иван Афанасьевич, был в плену – вернулся. Ну, а остальные – были малолетними детьми.
Из одноклассников многие погибли. В средней школе в Жан-Уварово поставлен памятник у школы, на нём имена всех погибших.
…Топливо для обогрева землянки готовил дневальный накануне своего дежурства. Наступили морозы. Днепровские кручи покрылись льдом, а мы по ним скакали, как козы, отыскивая лозинки мелкого кустарника. Поскользнёшься, покатишься вниз. Дорога над Днепром узкая. Идет одна машина, а там отвесный обрыв, крутые волны и большая глубина. Но, слава Богу, ни с кем не случилось несчастья.
В марте 1945-го батарея находилась в районе Осокорки, на левом берегу Днепра. Берег низкий, песчаный, поросший красноталом. Давно уже нет налётов. Мы перешли из второй линии обороны в третью. Наши войска давным-давно перешли границу. Бои идут на территории врага. Наступает весна. Днем тает снег, в ночь – мороз. В воронках до краёв вода, покрытая рыхлым льдом. Вроде бы ровное место, но таит большую опасность. Завтра мне дневалить, значит, надо искать топливо. Ведь солдат должен всё знать, всё уметь, всё сделать. И любой ценой выполнить приказ.
Вот я взяла топор и пошла, надеясь, что и мне улыбнётся удача. Проваливаясь на льду, обходя большие лужи, ходила долго. Краснотала лозинки тонкие, он стоит в воде, сырой, гореть не будет. Будем мёрзнуть все. Пол в землянке влажный, подходят грунтовые воды. Хорошо ещё, что нары сухие. Сходила и за деревню Осокорки. Деревня не велика, домов 12-13, они стоят на значительном расстоянии друг от друга. Перед фасадами хат редкие берёзы, изредка дубки. Эта полоса от хат метров на сто. Перед каждой хатой тропинка, их все соединяет проезжая дорога. Со стороны хат когда-то была канава. Она обрушилась, осталась мелкая ложбинка, да более хорошо – вал.
На этом валу стояла сухостойная берёзка, длинная, но тонкая. Мне она понравилась, но рубить её как-то неудобно. Она в черте владельца этого участка. Я стояла, раздумывая, что делать, и всё смотрела на вершину берёзки. Я совершенно не заметила, как ко мне подошел молодой мужчина, а очнулась от грёз оттого, что он вырвал топор из моей руки и занёс его над моей головой.
Я взглянула на него молча: одет в простую солдатскую форму без погон, на шапке вмятина от звездочки, глаза голубые, полны бешеной ярости. Я уставилась в эти глаза. Пронеслась мысль: «Бей, подлец. Я ничего не сделала. Я – солдат, и ты ответишь!». Я, конечно, не знаю, каков был мой взгляд, иногда он у меня бывает таким, что мужчин бросает в дрожь, они трепещут от ужаса. Так мы стояли какое-то время. Определить не могла тогда, не могу теперь. Вдруг он бросил топор к моим ногам, выругался матом, повернулся и ушел. Я взяла топор и пошла на батарею. Я сделала 10-15 шагов и только тут разрыдалась, и в таком состоянии от перенесенного ужаса быть зарубленной пришла в землянку. Девчата бросились ко мне: «Что случилось?». Немного успокоившись, я рассказала все. Мой рассказ все восприняли с ужасом. И заплакали все. Кто-то доложил нашему руководству, кому из них, я не знала, но на следующее утро старшина батареи привёз машину дров. И стали отапливать все землянки. А эта березка и этот мужчина до сих пор ярко стоят в памяти…
Многие солдаты и офицеры пострадали от различных болезней, в частности, от туберкулёза. Наш лейтенант Беспёрстов тоже заболел после ранения. Весной 1945 года, где-то в начале марта, он лежал в Киеве в госпитале. И пришел к нам на батарею, а вернее, в наше отделение – худой, измождённый. Он знал, что дни его жизни сочтены. Ругался матом, чего мы от него никогда не слышали. А когда сказали ему об этом, он ответил, что его угробили на новой батарее в 254 ЗАП.
Подготовка взвода была низкой, последующие наборы девушек желали быть лучше, они ходили в самоволки. Гуляли, плохо знали материальную часть и плохо усваивали знание сталинских приказов. Питание слабое и для здоровых людей. Он остался в уверенности, что если б вернулся на своё место в нашу батарею, в наш коллектив, то поправился бы и жил. Вот такая была трагическая встреча. Отчасти он был прав. В конце апреля он умер. У нас ему бы дали отдых, не было б нервотрёпки. Как-то улучшили бы его питание, а это много тогда значило.
Других привычка выпивать 100 граммов фронтовых на передовой сделала впоследствии алкоголиками. Дядя Сеня (брат моего деда по линии отца – В.К.) стал выпивать после фронта. Он два или три раза ходил в штыковые атаки и всегда вспоминал молодого юного немца, которого пронзил штыком; других не помнил. И тогда он становился сам не свой, его била дрожь. Чтобы избавиться от наваждения, пил, пока не сваливался в наркотическом сне.
Выдали по сто граммов водки и нам, на весь состав. Мне и ещё одной девушке, совсем её забыла, поручили сходить в полк получить водку. Вот мы и отправились. Тара – ведро литров семь, или немного больше. Получили. Вышли на дорогу и стали голосовать. Остановилась грузовая машина, их трое с водителем, все в штатском: «Мы вас подвезем, но нам сначала надо перекусить, мы голодны».
За Киево-Печёрской лаврой лесок небольшой, крутая горная тропинка к дороге и выступ. На этом выступе хотели что-то построить, были одни стены, немного разрушенные, и с нашей стороны – вход. Он расширен снарядом. Земля сухая, растут трава, лопухи.
Они расстелили брезент, достали водку, колбасу, ветчину, хлеб, сыр – богатство! Приглашают нас, мы отказываемся. Нам поставили условие, что если мы с ними не разделим трапезу, они нас не подвезут. Пришлось согласиться. Открыли бутылку водки, а пить не из чего. Я предложила использовать лопух. Сорвали, промыли водкой, сложили рожком (в два перегиба). Пришлось и нам выпить по глоточку, поели вкусностей. Наш груз при нас. Они нам пожелали счастливого возвращения домой и довезли до самой батареи. Мы только и сказали, что до поворота на
Осокорки, а они почему-то знали.
Весна 1945 года. Победа близка. Все стали строить планы, чем займутся на гражданке. Маруся Фонова – девушка с осиной талией и пышными формами, с темными волосами, отливающими рыжинкой, карими глазками, курносая, с обильными конопушками. Вот она однажды заявила: «Техникум оканчивать не буду (остался один курс). Выйду замуж, нарожаю детей, как мама. Буду матерью-героиней. Я все успею сделать, я быстрая». Слово своё она сдержала.
После войны ответила на моё письмо, что уже вышла замуж и ждёт наследника. А я в это время учила анатомию человека, 1-й курс. Главное, все рвались домой. А как сложится жизнь дома, какие преподнесет сюрпризы, как-то никто не задумывался.
Победу я встретила в городе Киеве, вернее – в его окрестностях. День был солнечный, яркий, теплый. Слово «победа» не сразу дошло до сознания. Только через 1,5-2 часа люди как будто от спячки проснулись. Началась беспорядочная пальба из пушек, из винтовок, потом был митинг. Радость Победы была необычайна. Все плакали, обнимались, знакомые и незнакомые целовались, шумели, пели.
Числа 13-14 мая одно отделение отправили на подсобное хозяйство полка.
Комбат назначил с ними Олю Бирлёву, но уже пришла Победа, все почувствовали, что уже скоро домой, и той строгой дисциплины уже нет. Девчата взбунтовались, с ней ехать не захотели. Комбат пошёл на уступки: «Кого вам, с кем поедете?». «Младшего сержанта Краснову».
Я им сказала, что с ними не поеду. Они себя плохо вели на строевой подготовке, которую я проводила со взводом управления по заданию командира взвода. Они стали меня упрашивать и обещали слушаться. Мне пришлось согласиться. На батарее – скукотища. Пришли в полк. В полку получили продукты: крупу, хлеб, соль, мясные консервы на 10 дней. Поехали на машине. Привезли нас в деревню, расположенную вдоль шоссе. По другую сторону шоссе свекловичное поле шириной метров 200 и длинное. А дальше за полем – небольшой лесок.
Надо искать квартиру. В одной хате устроила пять человек и столько же в другой. Я – шестая. Разделила продукты, оставила, готовить будут по очереди. Я с девочками поселилась у женщины с тремя детьми. Девять лет, семь и пять лет, все – мальчики. Она уходила утром на работу на целый день. Дети оставались одни. Бедность. Дети полуголодные. Вокруг хаты никаких построек, внутри – голые стены. Утром женщина (я забыла, как её зовут) топила русскую печь, готовила завтрак и уходила до вечера.
Детям кушать было нечего. Имея беспокойство, я уже не могла спать, вставала рано. Собирала всё, что надо сготовить. Хозяйка в печи готовила нам завтрак и обед. Из этих продуктов часть я выделяла с общего согласия и кормила детей. На третий день хозяйка говорит мне: «Тамара, у меня в садочке растет щавель. Нарви, и добавим в суп, будет вкусней». Садочек небольшой, яблони очень пострадали от пуль, остался вишенник, а в нем и грядка щавеля. Набрала листочков, помыла, порезала. Хозяйка сварила. Пищи получилось больше и вкусней, хватило на всех, и я оставила на ужин хозяйке.
Через пять дней пребывания первая пятерка пришла и заявила, что у них пропала часть продуктов. Конечно, никто не брал посторонний, это сделала одна из них. И они присоединились к нам. На полу все в рядок спали. Ходили на поле, воровали свеклу. Почва глинистая, сухая, как камень. Ужин ходили готовить по очереди. И пока нас было шестеро, все было хорошо, но пришли эти пять, и снова стали пропадать продукты. Я их всех предупредила: «Вы крадёте сами у себя. Кто заявил о пропаже, тот и взял. Можете украсть всё и голодать. Больше нам продуктов никто не даст. У меня нет кладовки, нет ключей. Работаю с вами вместе».
Девчата заволновались: «Товарищ младший сержант, готовьте сами ужин. Мы будем выполнять в поле всё, что скажете. Мы уже разговаривали между собой, по-дружески…». Мне пришлось согласиться.
Через десять дней прибыли ещё 140 человек и старшина. Я осталась за повара. Все поселились в поле у лесочка. Готовила я хорошо, спала в шалаше с продуктами. Потом меня стали навещать три девицы, я их не знаю. Станут в сторонке и хором: «Воровка, воровка, воровка!». У меня в руках был большой половник, и до сих пор жалею, что я этим половником не смазала по их физиономиям. В другой раз я их отогнала горящим поленом. Работали десять дней. Всех вернули на батареи.
Комбат дал мне задание обучить работе на приборе новое отделение, которое пришло – призыв – ребят 1927 года рождения. И комбат предупредил, что пока не научу, домой не поеду. Но парни были молодые, дисциплинированные, ещё не успели разболтаться и освоиться. Тем более видели девчат, которые прошли всю войну, были в боях – это очень сильно впечатляло. Освоили они прибор быстро. Через неделю комбат меня от них отстранил: «У них есть свой командир, пусть он ими и распоряжается». А время идёт, уже миновал май, настал июнь. Стали готовиться к нашим проводам.
Проводы прошли хорошо. Нам вручили почетные грамоты. У меня была благодарность от командира полка. Когда бывали стрельбы из винтовки, лежа я выбивала по 28-29 очков (из 30). Девчата промахивались, редко у кого было попадание в фанеру, на которой нарисована цель. Были стрельбы и с прибором, цель – надутый аэростат, который тянул самолет. Я дала команду четвёртому номеру плюс единицу полётного времени, и хотя не попали, но разрыв был самым близким из всех батарей.
…Дня через два нас всех собрали на территории КП. Размещались группами под открытым небом, благо погода была сухая, солнечная, ведь уже лето, конец июня. Всех построили, осмотрели юбки, гимнастерки. Некоторым заменили, а остальным велели покрасить. Установили два котла, сделали запас дров, и дело пошло. В одном котле синий цвет, в другом черный, кому какой понравится. Покрасили.
Теперь необходимо сделать прически. Но для этого надо сходить в парикмахерскую. Вот нас собралось восемь человек. Старшина напутствует: «Идите строем, вы ещё в погонах». Пошли, оживленно беседуем друг с другом. Нас остановил патруль, а мы его и не заметили и не поприветствовали. За это нас доставили в комендатуру. На втором этаже большая комната, полы очень грязные, много песка. Наказание – вымыть полы. Подмели, намочили, вытерли кое-как. Я-то хотела отмыть, но девчата сказали: «Сойдёт. Пусть моют сами».
Сделали завивки. Пошли обратно, уже оглядываясь, чтобы не попасть ещё раз в комендатуру.
28 июня 1945 года – приказ главнокомандующего о демобилизации. Вот нас всех и построили в две шеренги. Смотр делал генерал. Шинели дали большие, ботинки ещё больше. К этому времени я купила туфли-лодочки на высоком каблуке. Вещи перед нами на земле. Генерал прошел, оглядел всех, спросил, есть ли претензии – их не было. Поблагодарил за службу. Пожелал счастливого пути. Служба закончилась. Уже не помню, в этот же день или на следующий, построили, уточнили: кому и куда отправляться. Поезда разные, но мы едем почти все в одном направлении.
Состав № 500 веселый, всё теже теплушки, музыка играет, барабаны бьют. Погрузились. Настроение приподнятое, звучат песни. Нам выдали сухой паёк на дорогу на три дня. Поезд тронулся, двери открыты, поём песни: «Землянку» и другие. Уже не помню, но, в конце концов, устали, легли на голые нары, вещмешок под головой. Уснули. Ехали день, ночь и снова – день. Около 12 часов дня были в Воронеже. Вышли все на площадь, город – одни руины, редко где стоят стены. Улицы расчищены, а там, где были дома – кагаты щебня, битого кирпича. Митинг, музыка, приветственные речи. Потом снова товарняк – и – до дома. Я приехала второго июля 1945 года.
