Актёр и военкор Михаил Мамаев: «Ощущение, что пришло время нового героя, – огромное!»

Михаил Мамаев встретился со студентами на площадке молодежного театра, принял участие в церемонии вручения автомобиля повышенной проходимости одной из войсковых частей, выполняющих задачи специальной военной операции.

О том, что заставило Михаила сменить благополучную актерскую карьеру на нелегкую работу на линии фронта, он рассказал в беседе с нашим корреспондентом.

Ваша изначальная профессия — журналист-международник. Почему вы спустя столько лет решили стать военкором? Обычно такие решения легче принимать, когда ты молодой и бесстрашный, когда у тебя еще нет жизненных «крючков»…

— Начну с того, что я считаю себя абсолютно молодым человеком. То есть мой внутренний возраст, возраст души — 20-30 лет. Я готов к переменам, я впитываю жизнь как губка. Мне нравится учиться. Я не утратил, как мне кажется, тот юношеский задор, который был, когда мне было 20 лет. Поэтому никаких преград для того, чтобы стать военкором, с этой точки зрения, не было. Вообще мужская психология – она другая, она отличается от женской. Женщина создана для того, чтобы оберегать очаг — и, более того, самой быть этим очагом. Вокруг этого очага и крутится жизнь мужчины. Именно поэтому мужчины — воины: чтобы этот очаг защитить.

Да, помимо защиты на мужчине лежат такие функции, как, допустим, поддерживать этот очаг. Имеются в виду не только дрова, но и хлеб, вода, возможность кормить детей. Поэтому мужчина не только воин, он еще и пахарь, и сталевар, и учитель. И это, кстати говоря, за последние 70 с лишним лет, пока у нас не было большой войны, вышло на передний план. Может быть, именно поэтому для многих мужчин, молодых, казалось страшной сама ситуация войны. Это нечто новое, какое-то другое состояние, к которому эти три поколения просто не готовы. У них были примеры в книгах, в фильмах. Но когда это на уровне мифологии, то это одно, а когда это часть твоей жизни — другое.

Я из более старшего поколения. Я еще помню, как ветераны Великой Отечественной войны играли с мальчишками во дворах в футбол, потому что они были сравнительно молодыми людьми, не старыми. И вот это расстояние между войной и миром было на уровне одного рукопожатия. Для нынешних ребят война — это наши великолепные, крутые старики, которые, к сожалению, уходят. Для нашего поколения это были настоящие мужчины, которые через это прошли и не любили об этом рассказывать. Но этот рассказ шел и на уровне энергетики.

Вот вы сказали «Когда ты молодой». Почему я определяю, что я еще молодой? Это когда ты воспринимаешь жизнь, мир не только через физическую информацию, но и на уровне энергетики. Может быть, и более старшее поколение воспринимает это так же, но не так остро, как молодежь. И это восприятие людей — это тоже определенная школа. Поэтому мне кажется, что я к этой профессии был абсолютно готов.

Кстати говоря, в юности, когда я начинал свою профессиональную журналистскую работу после института, я тоже занимался этими темами. Я попал в международный отдел журнала «Огонек», во главе стоял Артем Боровик, сын Генриха Боровика, известного журналиста, международника, звезды, говоря языком того времени, международной журналистики. И Артем, закончив институт международных отношений, как и я, ушел в международную журналистику, связанную с военными конфликтами. И мне это тоже было очень интересно. У нас, например, был один совместный проект — это как раз было то короткое время, когда мы раскрыли перед друг другом карты с западным миром. Он отправился в Соединенные Штаты Америки на какое-то ограниченное время служить в американской армии, чтобы рассказать о ней, а я, как принимающая сторона здесь, вместе с американскими журналистами, фотокорром и пишущим журналистом, отправился в одну из наших частей. И вместе с ними проходил службу там, помогая им рассказать о том, как проходит служба здесь. Артем летал в Афганистан и рассказывал о том, как проходит Афганская война… И он рассказывал об этом, и даже получил боевой орден Красной Звезды. А я пытался попасть на Иракскую войну, и у меня тогда не получилось. Побывал где-то, где тоже стреляли, но уже не как корреспондент «Огонька». То есть мне было это интересно уже тогда .

Жизнь развивается циклично. Когда ты взрослеешь, тебе часто приятно, интересно и в чем-то радостно вернуться в то, что было в юности, только на каком-то другом уровне. И поэтому для меня это возвращение в журналистику в качестве военкора было какой-то внутренней радостью.

Скажите, а когда вы попали на фронт, первые эмоции какие были, впечатления?

— Наш проект «Созидатели России» –— он о простых людях, которые живут на освобожденных территориях, работают там, и, как мы говорим, создают мир вокруг себя. Это не столько военные, сколько мирные люди. Там есть и военные, но внутри каждого военного живет мирный человек, и становясь военным, он защищает этот мир. Главные герои — учителя, хлеборобы, те, кто пекут хлеб, шахтеры, конечно, сталевары… То есть это было перенесение в их жизнь.

Первая командировка была в Донецк, мы поселились в Макеевке. То есть нас страховали — принимающие, те, кто нам помогали… Просто Макеевка находится под меньшей угрозой обстрелов. Нас поселили, в гостинице, которая внешне производила впечатление заброшенной. Это была зима, там были перебои со светом, редко была вода. То есть война там в первую очередь ощущалась на бытовом уровне. А то, что где-то поблизости гремело — ну оно и должно греметь, но это было на определенном удалении. И война воспринималась на уровне конкретных человеческих историй, людей, о которых мы снимали.

Но буквально через 2 или 3 дня мы должны были в очередной раз ехать на съемки через Донецк, ближе к передовой, и чуть-чуть задержались с выездом, потому что жилой этаж был на шестом этаже, и нужно было каждый раз таскать серьезную технику, светооборудование... Мы задержались чуть-чуть, на 15 минут буквально. И когда мы ехали, по ходу нашего движения стоял патруль, и транспорт пускали в объезд. Потому что буквально рядом с дорогой, где мы должны были ехать, городской дорогой, произошел прилет, и целый пролет здания был сравнен с землей. И на каком-то безопасном удалении сидела девочка с саночками. Мы отъехали, я попросил водителя остановиться. Пошел уже со своей карманной камерой, просто поснимать. Впервые я увидел результат прилета так близко. Меня пропустили, я представился, показал удостоверение. Там все это дымилось… И эта девочка сидит. И я спросил: «А что погибшие есть?» На меня посмотрели, как на человека, упавшего с луны… Ну, а как, это же жилой пролет и утро — конечно, там остались люди. А девочка с мамой, они пришли… На первом этаже была аптека, и мама зашла туда купить лекарства. И в этот момент произошел прилет. Девочка испугалась прилета, но больше всего она беспокоилась: «А где мама?» А мама осталась там. Вот это первое, такое прямое соприкосновение с войной, после которого я стал не то чтобы другим человеком, но люди, которые здесь, в частности, в Москве, говорили: «Зачем? Что мы там делаем?», стали для меня вне моего человеческого контекста. Без споров, без диалогов — они просто выпали, встали где-то в другом мире. И я четко для себя осознал, что я делаю, зачем я делаю, что я буду делать в ближайший месяц, год, десять лет, сколько бы это время ни заняло, для того, чтобы Россия победила эту черную силу.

Чем собираетесь заняться после победы?

— Шаг моего планирования — две недели. Я вообще не думаю об этом. Я, может быть, иногда допускаю какие-то мысли — в них инерция меня до СВО. Это, допустим, кино, но только уже не в качестве актера, а в качестве режиссера — и, может быть, актера. Потому что я подозреваю, что тема войны, точнее, человека на войне во мне будет преобладать еще очень и очень долго. И когда я там работаю сейчас, я смотрю на многие вещи под этим углом. Я знаю там ребят, актеров местных театров — в частности, прекрасный театр на Оборонной в Луганске, который до недавнего времени возглавлял мой старший товарищ Михаил Голубович, прославленный советский актер, который старшему поколению прекрасно знаком. К сожалению, он ушел из жизни в минувшем году. Ровно год назад мы с ним встречались, и мы о нем сняли одну из серий нашего проекта. У него прекрасные ребята работают. И у нас были там какие-то творческие планы, связанные с театром.

Ребята, которые работают в этом театре, в большинстве своем прошли через фронт. Они ушли добровольцами, когда началась специальная военная операция. А многие и до этого… Ведь война для людей, которые там живут, идет давно. Вот в июне будет 10 лет, как украинский штурмовик зашел на Луганск и расстрелял мирную площадь у горадминистрации. С этого времени люди, которые живут там, находятся в состоянии войны с Украиной. И эти ребята — они не просто актеры, они знают тему, о которой я думаю, что буду снимать.

Вы ведь уже бывали на Тамбовщине. Какие у вас впечатления о Тамбове, о людях? Что понравилось, что нет?

— Я был в Тамбове 20 лет назад со спектаклями. Это были гастрольные туры с антрепризой. У нас был целый “куст”, то есть Тамбов и близлежащие города. И какого-то детализированного впечатления от города у меня не осталось, потому что гастроли подразумевают, что мы приехали, зашли в театр, сыграли, может быть, переночевали и поехали дальше. Скорее всего, было так — я даже, честно сказать, уже и не помню. Но какое-то общее впечатление — был совершенно другой город. И была совершенно другая жизнь.

Мы встречались с главой региона Максимом Егоровым, и я был на встрече, посвященной НКО. До этого я выступал перед молодежью, в молодежном театре, рассказывал о том, что я делаю, и отвечал на вопросы ребят, которые решили связать свою жизнь с творческими профессиями. И у меня такое радостное, приподнятое впечатление от города, который показался мне очень молодым. Пожилых людей в городе, конечно, тоже много, но все равно дух города, по сравнению с тем впечатлением, которое было тогда, очень помолодел. Возможно, как молодеет сейчас на глазах вся наша страна. Почему это происходит? Потому что в эпоху перемен основная опора делается на тех, кто моложе, сильнее, у кого более подвижный мозг, и кто понимает, что впереди еще вся жизнь. Может быть, и вот это ощущение, сохранившееся внутри меня, помогает мне это остро чувствовать и пытаться участвовать в этих переменах.

У нас есть определенные планы. Я думаю, что мы здесь что-нибудь, говоря современным языком «замутим», что-нибудь снимем. Я думаю, это будут, скорее всего, документальные проекты, потому что это самая оперативная реакция на сегодняшний день. Вы меня спросили о том, что будет, «через какое-то время, после завершения боевых действий…» Здесь и сейчас — это выражение, которое родилось до СВО и в той жизни. Но оно живое и подходящее к нынешнему дню – здесь и сейчас. И документальное кино — про это. Потому что художественное кино, сериалы, все-таки снимаются, допустим, год. Это в лучшем случае. «Гардемарины» и продолжение – два фильма. «Гардемарин 1787», «Война и Гардемарин 1787. Мир», в которых я принимал участие и сыграл одну из главных ролей, продолжение саги о Гардемаринах — снимались 5 лет. Это от начала первого съемочного дня и, по сути, в августе будет 6 лет уже. Это длительный процесс.

Может быть, это не самые яркие показатели, потому что это историческое кино, требующее большого финансирования, где и средства на культуру не в таких объемах выделялись, в каких нам бы хотелось. Ну пускай не пять лет, но год, два, три… То есть это по сегодняшним меркам — гигантское время. И ввязываться в производство фильма сейчас я не готов чисто с точки зрения восприятия времени. А вот документальное кино — договорились, и, может быть, даже без сценария, как уже так бывало, когда я снимал на Донбассе, приезжаешь и в репортажном ключе, с репортажным подходом к исследованиям, снимаешь проект, узнавая и рассказывая о людях в режиме реального времени. Вот чем я буду ближайшее время заниматься.

Да, документалка — это такая фиксация действительности «здесь и сейчас».

Да, и просто внутреннее ощущение, что пришло время нового героя, велико, оно огромное. Это гигантское вообще чувство, что это не просто новый герой, это радикально новая мифология. Под мифологией я понимаю создание художественных образов, отталкиваясь от реального времени и реальных людей. Но эта мифология, как, допустим, была мифология Римской империи, Древней Греции, была гигантская, великая мифология Советского Союза, благодаря которой, в том числе и благодаря которой, мы выстояли и победили во времена Великой Отечественной войны. Россия на перепутье, в межсезонье не создала такой мифологии, ее просто нет. Есть некая такая глянцевая, расплывчатая, пластмассовая картинка, которая создана в угоду сиюминутным запросам обывателя. Пушкин называл этого обывателя «чернью». Не в том смысле, что это какое-то неуважение, но это некая субстанция, которую как бы надо удовлетворять. А у Пушкина был другой подход – нужно тянуть за собой вверх тех, кто читает, а не идти за ними вниз. Вот это – новая мифология, новый герой. Они должны сейчас, в нашей возрождающейся России, обязательно появиться. И я хочу быть участником этого процесса. Я ищу этих новых героев, чтобы рассказывать… Хотя они не новые. Это люди, которые живут обычной жизнью. Это простые люди, на которых держится и всегда держалась страна. Именно благодаря этим людям Россия не развалилась, как «колосс на глиняных ногах», когда пришел Гитлер.

То же самое произошло и сейчас. Они ввели против нас такое количество санкций, которых вообще никогда в истории не было. Они думали, что Россия развалится, как «колосс на глиняных ногах». Но глубинная страна, я ее так называю, нижняя часть айсберга, помогла России выстоять и поможет победить. И сейчас мы, деятели культуры, если хотим что-то сделать для страны полезное, то мы со своей стороны должны создавать вот этот жизненный миф, который отталкивается от реальных людей.